Милош и долгая тень войны - Ирена Грудзинская-Гросс

которая закончилось большим скандалом и вмешательством наставника. Вихеркевича должны были исключить из школы, но в результате ему всего-навсего объявили выговор, а Зильберштейна родители из гимназии забрали. В нашем классе остался только Кафталь. Был он тщедушным и робким, поэтому тем, кто ближе с ним общался […], приходилось не раз защищать его от отравленных агитацией националистов.

В восьмом классе произошел новый скандал. Кто-то донес дирекции, что Кафталь распространяет коммунистические листовки. Так сложилось, что в тот день я пришел в школу пораньше и, сидя в пустом классе, видел, как один из самых активных националистов (кажется, Смочик) вошел и положил что-то в парту Кафталя. Когда разгорелось дело о пресловутых листовках, я пошел в дирекцию и все рассказал. Снова вмешался школьный совет, и класс едва не расформировали перед самыми выпускными экзаменами. Насколько я помню, несмотря на то что с Кафталя сняли обвинения, до экзаменов его не допустили. Мне Вишневский угрожал «мордобоем», чего, правда, так и не случилось. Зато спустя некоторое время после этого происшествия я обнаружил в своей парте номер «Молодого националиста», в котором в «черном списке врагов народа» значилась и моя фамилия. Пару дней спустя отец показал мне номер «Вядомощи литерацких» [ «Литературных ведомостей»], где в разделе «Camera obscura» был перепечатан фрагмент того самого черного списка, снабженный комментарием: «Браво, коллега Щепанский!»

Не собираюсь тем самым намекать, что у меня в ту пору были левые убеждения. Скорее, у меня не было никаких определенных политических убеждений, только решительная ненависть к гитлеризму и ко всему, что казалось мне родственным ему. Эту ненависть я вынес отчасти из дома, а отчасти сформировал в себе благодаря чтению. Я находился тогда под сильным обаянием Ганди и любая политика насилия вызывала у меня отвращение.

Дальше все предсказуемо: катовицкое харцерство полностью коричневеет, Вихеркевич становится вторым приближенным в отряде Щепанского, который, вообще-то, собирается покинуть организацию, но из-за скаутского съезда в Голландии (т. н. Jamboree), организованного летом 1937 года, остается еще на какое-то время. Вот его рассказ о съезде:

В целом слет распался на два лагеря, один из которых отличал спортивно-развлекательный стиль, а второй — армейская дисциплина. К первому принадлежали прежде всего западноевропейские народы во главе с англичанами (за исключением датчан с их национализмом, приближенным к немецкому), ко второму — восточноевропейские, балканские и некоторые азиатские народы, в частности Япония, Египет, Сирия. Во второй группе поляки и венгры больше других прослыли милитаристами и фашистами, что нам неоднократно давали почувствовать. […] После возвращения в Польшу я вышел из харцерства[185].

«Военная организация»

Очередной фрагмент повествования начинается осенью 1939 года, когда военнопленного Щепанского везут в немецкий офлаг{40}, а он сбегает из эшелона в окрестностях Кракова. В городе он вновь встречает Вихеркевича, с которым Щепанский порвал все отношения после скандала с Кафталем. Тот по дружбе помогает ему деньгами, что позволяет Щепанскому разыскать семью в Катовицах. Но долг благодарности остается, и в результате Вихеркевич втягивает его в конспирацию. «На мой вопрос о характере организации Вихеркевич ответил, что не может сразу ввести меня в курс дела, но заверил меня, что я могу быть спокоен, так как это организация военная»[186]. Первоначально его деятельность ограничивается разведывательными задачами, связанными с движением поездов, но вскоре Щепанский знакомится с высшими офицера-ми, Вацлавом[187] и Анджеем[188], и наконец узнает, что организация, к которой он принадлежит, называется Национальные вооруженные силы (НВС){41}. Офицеры УБ, которые после войны описывают его подпольную деятельность, утверждают, что перед вступлением в НВС, уже с 1941 года, Щепанский принадлежал к Союзу Ящерица[189]. Тот факт, что его допустили к знакомству, в частности, с Тадеушем Богушевским (псевдоним Вацлав), руководившим разведкой НВС краковского округа, свидетельствует, что эти связи были теснее, чем он предполагал.

На протяжении 1942 года крепла моя уверенность в том, что по собственному легкомыслию и отсутствию политической подкованности я связался с организацией, в которой работать не должен. В этой мысли меня утверждало, в частности, чтение «Редута», печатного органа НВС открыто шовинистической и фашистской направленности. Я неоднократно говорил об этом Вихеркевичу, а также Анджею [Эугениушу Мухневскому]. Вихеркевич пытался переубедить меня в дискуссиях, пока наконец однажды (осень или зима 1942 года) не сказал мне, что из Варшавы приезжает выдающийся идеолог организации, он выступит с докладом на тему политической ситуации, который я обязан прослушать, поскольку это развеет мои сомнения. Доклад состоялся (насколько я помню) на улице Шлёнской […]. Присутствовало около дюжины человек, в том числе из знакомых мне Вихеркевич, инженер Спрусинский[190], Р. Серафин и, кажется, адвокат Сас-Вислоцкий[191]. […]. Фамилия докладчика была Глузинский[192].

Глузинский был одним из идеологов мафиозной Польской организации{42}, которую составляла законспирированная элита, прежде связанная с Национально-радикальным лагерем. Щепанский утверждает, что с недоверием слушал тогда рассуждения докладчика о «тайном соглашении между Гитлером и государством Израиль, которое он называл „оранжевым пактом“». Оратор агрессивно нападал даже на товарищей по партии, а его манера изложения была лишена, по мнению слушателя, «какого-либо более широкого патриотического отношения к военной действительности». Поэтому во время дискуссии Щепанский спросил Глузинского, каково отношение организации к правительству Сикорского. В ответ услышал, что Сикорский — масон, а поэтому не может считаться законным представителем польского народа. «Тот доклад предрешил мой уход из НВС», — заключает автор[193].

Но это произошло не сразу. Повторяется ситуация, имевшая место в харцерстве: мыслями Щепанский уже за пределами организации, но телом по-прежнему в ней, так как наступил «период крупных провалов и арестов в краковском округе НВС». Речь идет о чести: «Уход из организации в такой момент был бы истолкован как трусость». Только в 1943 году он наконец отказывается продолжать сотрудничество с НВС, и после нескольких бурных недель АК{43} сначала переводит его в усадьбу Кернов в Гошице под Коцмыжовом, а затем, весной 1944 года, направляет в лесные отряды Марцина Тархальского во Влощовском повете. Здесь он командует взводом и до конца года остается в лесу. В это же время и на этой же территории действует печально известный