Кавалеристы - Артем Владимирович Драбкин

и узнаю, что наш корпус вышел из боя. Это после того, когда уничтожили мой пулемет. Я вижу, что казаки недалеко – лампасы мелькают, я в госпитале для легкораненых, меня только в мякоть ранило. Я попросился – меня раньше выписали. Думаю, а то уйдут и я не найду их, а выписывать меня еще нельзя было – я хромал. Я говорю: «Да я долечусь! Там же есть свое все». И меня выписали. Хороший врач была, спрашивает: «Сколько вам надо, чтоб найти свою часть?» Командировочный она пишет, а я смекнул и говорю: «Да за неделю найду!» А сам думаю, я ее за день найду, а неделю поживу где-нибудь – молочка попью. Засмеялась она, но неделю мне дала.

Я хромаю немножко. Попалась мне там полуторка, я попросился, и меня до штаба довезли, но там надо было еще пешком идти. Все в этот же день. Иду и смотрю – едет пролетка – фаэтон. Смотрю, наш майор сидит: «Ефремов!» Кинулся ко мне, и меня целует, обнимает. Посадил меня и привез в часть, и моя неделя пролетела.

Пришел я в свою часть, а там пополнение, и лошадей не хватает. Я говорю: «Собственно, не возражаю. Я на бричке посижу». А тут надо было ехать – марш, но почему-то мне на подводе не разрешили, и приводят мне клячу какую-то, седла и то нет. Не хватает. Я говорю: «Вы что, очумели, что ли, – без седла да кляча! Это издевательство!» Дело в том, что я там не один такой был, и мне замполит говорит: «Ну, если ты откажешься и остальные – это нехорошо!» Ну, уговорили.

Я проехал ночь и на другой день тоже – это не так и просто. А на третий день мне привели жеребца венгерского, отняли где-то ребята, наверное. Этот наоборот, наши же привычные в строю идти – положил повод и спи. Встанет колонна, и помощь встанет.

А этот непривычный в строю ходить. Рвется впереди идти, и всё! Все встанут, а он идет, собака! И старается всех обогнать. Резвый черт! Я его держу. Но если его час держать – то ничего. А если целые сутки – изведешься! Я уже не знал, что мне делать, но он был сильно красивый. И мне обменяли, из штаба дали настоящую нашу строевую лошадь – кобылу Мурку. Она майора была, еще наша, российская, она уже была старовата. А жеребец проклятый был красивый, и майор у меня его забрал. Ему красоваться, а мне зачем: черт с тобой – красуйся!

Это была не лошадь, а красавица и умница! До сих пор она мне снится. Это отдельный разговор! Она могла куда хочешь за мной идти. В подвал за мной заходила, по ступенькам. Все боятся, а она идет за мной – настолько она мне доверяла. Я на ней джигитовку делал. Мы же и в военное время конные соревнования проводили – рубку лозы и т. д. Чтоб форму держать. Еще у нее было одно такое достоинство. Меня чуть не побили мои друзья. Она брыкалась, лягала, но не людей, а лошадей. Вот привязали всех лошадей к кормушке, им тесно, их же много. А она левую часть разгонит, а потом правую и кушает. Когда подходишь – надо голос подать, а то она ударит. Стоят же они вплотную друг к другу, а ты сзади подходишь. Подаешь голос, она уже знает, похлопал ее, подошел. Когда начинаешь ее чистить, и если ей не нравится, а ведь надо тряпочкой вытирать между ног, а там кожа нежная, ей неприятно иногда. Она поднимает ногу и меня слегка толкает. Вообще, чтоб предугадать повадки лошади, надо на уши посмотреть. Как только она прижала уши, то не подходи, опасно.

Про этого майора – отдельный разговор, он – мой земляк из Сальска, он был зам. командира нашего дивизиона по строевой части, кадровый офицер. Единственный, кто мог рубить лозу двумя шашками. А с другой стороны, он был хвастун. Один раз взял поповскую рясу и под седло положил для красоты – на круп лошади. Ему от замполита влетело за это дело, а мы все видели, когда ехали. В общем, он был хулиган в нашем понимании. А я его хорошо знал…

Зашел я что-то докладывать командиру эскадрона капитану Ткаченко. Часть наша стояла на отдыхе, он в землянке, и они с этим майором выпивают вдвоем. Я доложил, а он говорит: «О! Так Ефремов-то твой земляк с Сальска!» Так он меня обнял, поцеловал, налили там мне, посадили и стали разговаривать. Он и говорит: «Ефремов, будем если живые, если встретишь меня потом на гражданке с женой, смотри не проговорись». А он возил с собой походную жену из санинструкторов, как королеву. Мы все знали, что он с ней живет. За это его не любил наш замполит. Дело в том, что потом, после войны, я и с замполитом переписывался, а того майора Марченко я видел после войны. Он мне и говорит: «Смотри не проговорись! А то моя жена – зампрокурора, она меня…»

Уже после войны как-то днем шел и его встретил, с женой. Увидел меня – обнимает, а я его. Жена его – интересная женщина. Он затащил меня в ресторан. Я говорю: «Да я на работе!» А мне, говорит, ехать – вот билет. Ну, выпьем по стаканчику. Мы сели за стол, и жена его. Он говорит: «А как думаешь, Ефремов, где я сейчас?» – «А откуда я могу знать?!» – «Жена моя – прокурор. А я начальник СМЕРШа дивизии!» Я подумал: «Ни хрена себе!» И говорю: «Вот уж никогда бы не подумал, товарищ майор» А он подправляет: «Подполковник». – «Ну, дай бог вам счастья!»

– Безлошадные ехали в обозе?

– У нас таких почти не было. Первый же бой – половины людей нет, и лошади остались лишние. Все время людей не хватало, а пополнения были из ветлазаретов. Там же многие раненые отставшие. Где наш корпус прошел, там брошенные лошади есть. А что ты сделаешь: она встала, и все – бросают. Не часто, но так бывало.

В нашей области есть дикий табун лошадей в Чернышковском районе, около Цимлянского моря. Предполагают, что это отставшие лошади. Они появились, когда была Сталинградская битва, этих лошадей бросали, раненых или больных, а они выживали, и вот так постепенно образовался табун. Еще один табун, пишут, есть в Сальских степях, на острове Водном, на озере Маныч, там, где я жил. Там тоже, но