Улица Холодова - Евгения Викторовна Некрасова

начинала учиться в 1984-м, никакой политики не было, а тянулась пыльная череда смертей государственных лидеров, названная гонками на лафетах. Когда Татьяна оканчивала университет, были 1989 год, съезд народных депутатов и понимание, что теперь уж точно можно начать чинить мир.

Во время учебы Татьяна выбирала лучшие молодежные газеты страны для практики, работала в «Комсомольце Каспия» в Астрахани и в рижской «Советской молодежи». Сотрудничество с этими изданиями многому научило Малкину и сформировало ее профессиональный вкус. В Риге тогда и вовсе происходила культурная революция, все случалось с большим опережением по сравнению с Москвой; например, появилась первая публикация «Скотного двора» на территории Советского Союза. Издавался знаменитый журнал «Родник»/«Avots», тоже молодежный, на латышском и русском языках, где печатались прогрессивные авторы. Я скачиваю один номер на ImWerden за 1989 год и вижу имена Татьяны Щербины, Бориса Юхананова, Ольги Свибловой и Андрея Левкина. В «Советской молодежи» был бесшабашный отдел политики, где мог выйти очерк под обычным советским названием, например «Битва за урожай», со стебом внутри и одновременно разоблачающим смыслом. В советской журналистике вырабатывался постмодернистский язык. Сегодня в Риге находится крупнейший русский медиахаб, состоящий из журналистов, которые не могут безопасно работать на территории РФ.

Малкина пришла работать в ельцинский журналистский пул в 1992 году. Она рассказывает, что его сотрудники не обслуживали государственную пропаганду, а наоборот, приносили информацию принимающим решения людям и могли влиять на эти решения. До того в стране не было публичной политики, объясняет Татьяна, все и всё учили и строили с нуля – от собственно языка медиа до правил поведения самих чиновников со СМИ. Тогда просто не существовало никаких протоколов, которые обеспечивали дистанцию и изоляцию тех, кто назывался «властью». Было возможно добиться телефонного звонка или личной встречи со знакомыми и незнакомыми людьми, чтобы что-то изменить. Малкина говорит, что это была журналистика прямого действия. Малкина успела поработать даже в путинском пуле, довольно скоро ушла, когда стало невозможно работать так, как она привыкла.

Мы сидим на веранде кафе с крышей напротив «Ямы» на Хохловской площади. Несколько лет назад она была символом молодежного протеста и низовой самоорганизации, из-за этого яму перегородили железками, будто сделав из нее капкан. Зумеры в кафе рядом с нами поют Меладзе и говорят про секс. Я стреляю у Татьяны сигареты и спрашиваю ее про девяностые, я была ребенком, не могу собрать по памяти полную картину. Так было жутко или легко? Мои родители и многие вспоминают об этом времени с ужасом. В моей памяти застряло повсеместное ультранасилие. Малкина считает, что у людей массовая аберрация памяти, и она видит отчасти в этом свою вину. В девяностые было сложно, но в восьмидесятые и раньше, по ее словам, не было легче. Просто все уже забыли. Татьяна говорит, что тогда наступила революция для людей, любящих читать книги: наконец-то можно было читать запрещенные раньше тексты не в слепых ксероксах. А главное, те, кто говорил раньше «эта страна», стали говорить «наша страна». Люди объединились ради одной цели – создать страну нормальную. Возможно, Татьяна говорит, некоторым было больнее падать. Она считает, что в девяностые военные оказались самыми обделенными людьми, с верхушки они свалились на социальное дно. Вот еще почему Холодов выбрал писать именно о них и именно для них. Военным нужна была помощь в первую очередь для борьбы с людьми внутри своей системы.

Малкина видела Холодова несколько раз, не была с ним знакома, но читала его материалы. Его гибель опрокинула профессиональное журналистское сообщество в шок. Татьяна была на прощании с ним. Мы вспоминаем количество людей тогда в Хамовниках, я по фотографиям, опять спрашиваю, как такое возможно. Малкина отвечает, что это было время прямых эмоций. Потом мы долго обсуждаем, почему и она, и я очень не хотим уезжать. Но мы не знаем, как мы своим неотъездом поможем несправедливо осужденным друзьям и знакомым. Но не знаем, как мы своим неотъездом поможем Жене Беркович[22] и остальным.

Оля

Я бы хотела, чтобы у каждой героини и у каждого героя этой книги была своя арка. Драматургическое развитие. Неожиданное, но логичное. Ольга Шакина прошла путь от глянцевой журналистки к редакторке правозащитной организации.

В прошлом, наряду с оттенками красной помады и днями рождения светских людей, Оля обозревала независимый театр и авторское кино. Шакина тот человек, с кем я могу обсудить фильмы Глейзера, Аличе Рорвахер, сериал «Эйфория» и вселенную «Марвел». Несмотря на такой фикшен-набор, нас объединяет интерес к реальности и разочарование в идеологических конструктах, которые загораживают собой жизнь, реальность, может быть правду.

Шакина выросла в Москве, в семье журналистки и математика. Олина мама – старшая коллежанка и знакомая Татьяны Малкиной. Оля с детства писала в газеты, в частности, в ее школьном досье была пара статей из главного семейного журнала моего детства – «7 дней», этакого глянца для бедных. Моя мама или я покупали его каждую неделю. Там были интервью со звездами и фотки с красных ковровых дорожек.

После поступления на журфак Оля практиковалась на тогда еще чрезвычайно крутом канале РТР, в студии «Репортер». Оттуда получился проект «Профессия – репортер» на позапрошлом НТВ, откуда вышли Екатерина Гордеева[23] и Андрей Лошак[24]. Потом Шакина работала на развивающемся и еще независимом российском телике: на НТВ, ТВ-6, «Культуре». В 2009 году она начала писать для Tatler и ходить на не очень популярные тогда митинги в защиту 31-й статьи Конституции, в которой говорится, что мы имеем право на свободу собраний.

Оля работала в глянце, писала о лайфстайле, путешествиях и красивых селебах, ходила в «Симачев», ездила на кинофестивали, носила красивые вечерние платья на красных дорожках, брала интервью у Жюльет Бинош и Леонардо Ди Каприо, была на одной вечеринке в Лондоне с Киллианом Мерфи и Тимом Бертоном, стильными, элегантными и gentle, и параллельно в Москве встречала отряды омоновцев, одетых в омоновское. Оля говорит, что в глянце она узнала больше о стране и ее будущих тенденциях, чем в ежедневных СМИ: все чаще героями светской хроники становились чиновники и их жены.

У Оли происходила красивая и культурная столичная жизнь, она купила себе сумку «Шанель» и однушку в центре и уже тогда начала понимать, что она, как и многие ее коллеги, паразитирует на тягучих нефтяных доходах.

«Дождь»[25], разумеется, делался буржуазной московской тусовкой на буржуазном «Красном октябре», а потом на модном «Флаконе». Но именно туда стали приходить политики,