Судьба, судьбою, о судьбе… - Лилиана Иоганес-Эдуардовна Бреверн

(как же его звали… этого мальчика? Не помню) касимовский парнишка (сколько ему тогда было лет? Не знаю), стоял и, протягивая мне большой букет бело-розовых пахучих пионов (раньше эти красивые цветы я видела только на клумбах в московском «Парке культуры и отдыха имени Горького»), поздравлял меня с днем рождения.

Кровь ударила мне в лицо. Какое-то неведомое мне до тех пор щемящее чувство то ли стыда, то ли тоски, то ли еще чего-то охватило меня всю целиком, и я, расплакавшись, бросила этот чудесный букет под ворота.

Понял или не понял парнишка, что букет не выпал из моих рук, а я его бросила? Не знаю. Но он, не проронив ни слова, взял у меня (как пообещал раньше) написанное маме письмо, чтобы избежать учительской цензуры: в интернате не разрешалось писать родителям, что нам здесь плохо, и проситься домой (они ведь там, в Москве, работают для фронта и для победы) и отвез его на отцовской подводе в Касимов, где купил конверт, написал на конверте мой московский адрес, наклеил марку и опустил в почтовый ящик. На обратном пути заглянул, сказал, что все в порядке, но больше не появлялся. Похоже, все-таки понял, что я букет бросила.

Пароход шел медленно, сигналил таким же, как он, встречным плавучим зеленым островкам, подолгу стоял у причалов в ожидании объявленных налетов, слава богу, не состоявшихся, и снова шел.

— Стемнеет — пойдем быстрее, — со знанием дела сказал Вовка. — Когда я ехал в Касимов, нас не переставая бомбили и днем, и ночью. Вот и сейчас, похоже, собираются, раз идем к берегу: пристани же здесь нет. Сиди спокойно, я скоро вернусь. И действительно тут же вернулся.

— Готовься, как только причалим к берегу, будем сходить. Здесь, как мне сказали, близко железнодорожный узел, так что пересядем на поезд и быстрее будем дома.

Мама встретила нас внешне спокойная, но с воспаленными глазами.

— Ну, слава богу, все дома! — сказала она и добавила: — Будем жить дальше!

Может, именно поэтому я теперь всякий раз, когда минует какая-нибудь беда, повторяю эти три слова: «Будем жить дальше!»

— Время позднее, давайте-ка ложиться спать.

— А с тобой можно? — спросила я. И тут же, получив разрешение, юркнула в мамину кровать, свернулась калачиком и заснула. И спала так крепко и спокойно, как никогда раньше и никогда позже.

Так вот, как сказала мама, жить, работать и, если придется, умирать мы будем в Москве.

Между тем работать по профессии маме было негде: школы закрылись, Дома пионеров и клубы тоже. И вот тогда-то кто-то и почему-то устроил маму на работу в дезбюро, которое во время войны оказалось невероятно востребованным, а все потому, что клопы, вши и всякие мерзкие твари торжествуют свою победу именно в периоды стихийных бедствий. Нет, никто маме не предлагал бороться впрямую с этой мерзостью, а просто попросили попробовать себя в бухгалтерии. Образование есть, на счетах считать умеете…

— Нет? Так попробуйте. Не ахти, какая наука! Научитесь. Наш старик-то бухгалтер помер, а заменить некем!

Ну, мама и попробовала. И проработала с сентября сорок первого до весны сорок третьего, когда, наконец, из Мосгороно на нее пришел запрос о переводе на работу в общеобразовательную школу номер девяносто три, которая находилась на Молчановке.

А пока школы не работали, на Москву летели бомбы, мы холодали и голодали, но боролись за жизнь и трудились. Мама, осваивая дебет и кредит в дезбюро, я, набивая ватой лапы и головы плюшевых медведей на фабрике игрушек где-то около Киевского вокзала, а Вовка, Вовка… Где же трудился он тогда? Надо посмотреть в его послужном списке. Да, вот, как пишет он, на тринадцатой шахте метро. Я этого не помню.

В то время я уже понимала, как много значит для меня центр города, в который после гибели отца, пожертвовав отдельной квартирой, нас перевезла мама. Здесь все было рядом: и кинотеатры, и театры, и библиотеки, и Консерватория, где я частенько просиживала на ступеньках бельэтажа. Но как только на Молчановке в сто третьей школе открылась Детская техническая станция (чтобы дети не болтались без дела), я тут же поспешила в нее записаться.

— Девочек берем в пошивочный и вязальный цеха, — сказала мне очень приветливо женщина средних лет, — но в пошивочный — только со своей собственной швейной машинкой. Машинка есть?

— Есть, — радостно ответила я и с гордостью добавила — ножная!

Мама очень гордилась, что отец ей купил именно ножную машинку. Она называлась торжественно: «Госшвеймашина».

— Ножная не годится. Нет, она, конечно, годится, но ты же ее доставить в школу не сможешь. Нужна ручная. Может, к)го из знакомых даст на время.

Узнав, что ножная не годится, мама стала опрашивать своих коллег хореографов. Но вот беда! У всех, как назло, либо не было никаких, либо ножные. И вдруг — о радость! — нашлась ручная, и у кого? У Марины Фоминичны Нижинской.

— Пусть Лилька завтра за ней приходит, — сказала она маме. — Машинка у меня хорошая, поповская. Правда, челноку нее не совсем в порядке. Но на технической-то станции его починят!

Дома у Марины Фоминичны я бывала не раз, но с мамой. Жила она на Арбате, рядом с кинотеатром «Арс» и магазином «Овощи и фрукты», в большой коммунальной квартире с сыном Витькой. Он сыграл в комедии «Подкидыш» жиртреста (так мы его тогда называли) с болонкой, которая, по его понятиям (естественно, не его, а героя, которого он играл), должна была обязательно взять след пропавшей девочки. В коммуналке они занимали большую комнату, посредине которой стоял большой восьмигранный аквариум, в нем плавали вуалехвостые золотые рыбки, за которыми, когда я пришла, припав на передние лапы и подняв морду вверх, следил огромный сибирский кот Васька. Я же, как кот, тоже замерла у аквариума, но, подняв глаза вверх, смотрела на стену, где на уровне бордюра над обоями шла череда огромных коричневого цвета фотографий самой Марины Фоминичны в балетной пачке, потом в самых разных костюмах с мужем Бойко и с кем-то еще, потом ее брата Вацлава Нижинского в его знаменитом полете, и снова Марины Фоминичны, и снова Вацлава, и так на всех четырех стенах. Рассматривать эти фотографии я могла бесконечно долго.

Вот за этим занятием и застала меня Марина Фоминична, вернувшаяся с кухни, где, похоже, до моего появления она жарила котлеты, запах которых уже стал отвлекать меня и Ваську от наших занятий.

— Так, — сказала Марина Фоминична, — забирай машинку. Мешок принесла? Очень хорошо. Витька тебе поможет упаковать ее и