Театральные записки - Пётр Андреевич Каратыгин

очевидцами этого народного бедствия. Да избавит Бог не только нас и молодое поколение, но и потомков наших от подобного зрелища!

Бессмертному нашему поэту роковое событие подало мысль написать своего чудного «Медного Всадника». И точно, мудрено себе вообразить более грозную и поэтическую картину, которая представлялась в тот злополучный день на Сенатской площади, где посреди бунтующей стихии величественно возвышалось медное изображение чудотворного строителя Петербурга!

Здесь невольно приходят на память стихи превосходной поэмы Пушкина:

Вражду и плен старинный свой

Пусть волны финские забудут

И тщетной злобою не будут

Тревожить вечный сон Петра.

Глава XIII

Странен покажется доброму моему читателю переход от страшной катастрофы к воспоминанию о бессмертном творце «Горя от ума»… Как быть! Со времени первой моей встречи с покойным много воды утекло (и кроме наводнения); многое изгладилось из моей памяти; многое кануло в Лету; но воспоминание о незабвенном Грибоедове неизгладимо, а время ближайшего моего с ним знакомства совпадает с эпохою наводнения.

В начале двадцатых годов в Театральном училище хотя и был уже устроен постоянный театр, но в нем играли мы только в Великий пост, во время экзаменов, а иногда и осенью – в Успение. Учителем драматического искусства был, разумеется, князь Александр Александрович Шаховской. Когда же в 1822 году любимые его ученицы были выпущены из школы, он прекратил свои посещения, а продолжал свои уроки у себя на дому.

Таким образом, училище осталось без учителя, а театр наш – без употребления. Тогда мы задумали устроить в свободное время домашние спектакли собственными средствами. Инспектором Театрального училища был в ту пору Иван Самойлович Бок, вместе с тем исправлявший и докторскую должность при театре. Человек он был добрый, простой, но вместе с тем слабый и трусливый донельзя. Он ни за что не позволял воспитанницам участвовать в наших спектаклях: «Играйте, – говорит, – одни; а об этом директора не смею просить».

Нечего делать! Приходилось выбирать пьесы без женского персонала, что было довольно затруднительно, потому что таковых в тогдашнем репертуаре не имелось. Мои товарищи-однокашники избрали меня своим режиссером, и мы принуждены были играть большею частью пародии, недозволенные цензурою, например, «Митюху Валдайского» (пародию на «Димитрия Донского»), «Триумфа» (соч. Крылова) и некоторые другие…

Чтобы помочь нашему бедному репертуару, я в то время тоже написал пародию в стихах под названием «Нерон», а потом водевиль «Сентябрьская ночь», сюжет которого заимствовал из рассказа Александра Бестужева, помещенного в «Литературных прибавлениях» к журналу «Сын Отечества».

Две эти пьески были без женских ролей и имели на нашей миниатюрной сцене большой успех. Само собою разумеется, что наша домашняя публика была невзыскательна и снисходительно относилась к доморощенному автору. Главные роли в этих пьесах играли мои совоспитанники Григорьев и Воротников. Петр Иванович Григорьев, впоследствии известный актер и сочинитель, готовился тогда быть музыкантом и уже начинал играть на виолончели в театральном оркестре. Я уговорил его принять участие в наших спектаклях. Он согласился попробовать свои возможности и, сыграв удачно несколько ролей, так пристрастился к сценическим занятиям, что вскоре выполз из оркестра на сцену, оставил свой инструмент и решился сделаться актером. Через год после того он начал учиться у князя Шаховского и дебютировал на публичной сцене.

По выходе моем из училища в 1823 году я продолжал занимать принятую на себя должность режиссера у прежних своих однокашников. Наши спектакли посещал несколько раз Александр Сергеевич Грибоедов – и они ему очень нравились. Я помню, как он от души хохотал, смотря моего «Нерона». Водевиль же мой «Сентябрьская Ночь» он даже уговаривал меня поставить в публичном театре, но я в то время не смел и мечтать об этой чести![37]

Вместе с Грибоедовым посещал наши спектакли Александр Бестужев. Однажды мне случилось играть в нашем театре роль офицера Хрустилина в водевиле «Пурсоньяк» князя Шаховского. В нашем театральном гардеробе мундиры были больно безобразны, и я выпросил у Бестужева его адъютантский мундир со всеми к нему принадлежностями. И как же я был тогда доволен, что мог щеголять на сцене в настоящей гвардейской форме!.. что, разумеется, не дозволено было в публичном театре.

Думал ли я тогда, что, может быть, играю в том самом мундире, в котором, через несколько времени Бестужев будет разыгрывать злополучную роль на Сенатской площади, за которую его вызовут в Петропавловскую крепость![38]

В 1824 году появилась в рукописи бессмертная комедия Грибоедова. В печати были тогда только две или три сцены из нее, помещенные в альманахе под названием «Русская Талия», издаваемом Булгариным; но вся комедия была в то время запрещенным плодом…

Мы с Григорьевым предложили Александру Сергеевичу разыграть «Горе от ума» в нашем школьном театре, и он был в восхищении от нашего предложения. Большого труда нам стоило упросить доброго инспектора Бока дозволить и воспитанницам принять участие в этом спектакле. Наконец он согласился, и мы живо принялись за дело; в несколько дней расписали роли, в неделю их выучили и дело пошло на лад.

Сам Грибоедов приезжал к нам на репетиции и очень усердно учил нас. Надо было видеть, с каким простодушным удовольствием он потирал руки, видя свое «Горе от ума» в нашем ребяческом театре!.. Хотя, конечно, мы откалывали его бессмертную комедию с горем пополам, но он был очень доволен нами, а мы были в восторге, что могли угодить ему.

На одну из репетиций он привел с собою Бестужева и Вильгельма Кюхельбекера – и те также нас похвалили…

Наконец комедия была уже совсем приготовлена, на следующий день назначен был спектакль. Но, увы! все наши хлопоты и надежды лопнули как мыльный пузырь! Накануне самого представления, во время последней репетиции, является к нам инспектор Бок и объявляет грозный фирман графа Милорадовича, чтоб мы не смели так либеральничать и что пьесу, не одобренную цензурой, нельзя позволить играть в Театральном училище. Все мы повесили носы от этого неожиданного известия, и пришлось нам, горемычным, повторить два стиха из запрещенной комедии:

Ни беспокойства, ни сомненье,

А горе ждет из-за угла!

Да, действительно, мы все были в страшном горе, а наш простодушный Бок перетрусил не на шутку: он, кажется, боялся, чтоб за свою слабость к нам не попасть ему в крепость!.. Но дело ограничилось одним только выговором.

Мы с Григорьевым отправились тотчас же к Грибоедову с этим роковым известием, что, конечно, его сильно огорчило.

Итак, поэту не суждено было видеть на сцене (даже и в