Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев

Вот женился бы, Василь Васильевич, и жил бы поживал здесь, в Пертовке. Небось в Питере кралю подглядел: грудь колесом, брюхо рюмочкой! Да и пора уж!

— Нет, Степан, жениться еще не пора. А для деревни я только гость. Дом со временем для училища пригодится.

— Куда ж тогда ученых девать? Наша грамота — «Отче наш, избави нас от лукавого» да на безмене знать вес — вот и всё.

— Не хитри, Степан: одно говоришь, другое думаешь, — возразил Верещагин. — Мужик и без грамоты умен, но книжная мудрость ему не помеха!

— Само собой…

Миновали сенокосные пустоши, где вот-вот зазвенят косы-горбуши и густая, пахучая трава покорно ляжет у ног косаря. Вышли на лесную подсеку. Еще несколько лет назад стоял здесь строевой сосновый лес. Нынче без конца и края лысели свежие пни. Отец Верещагина поспешил сбыть этот лес череповецким подрядчикам-строителям и вырученные деньги прожил в Питере.

«Не одна тысчонка проданных на корню деревьев перепала и на мою долю, — подумал Верещагин, — и сколько еще этого добра у отца, наверно, сам не знает». Хрустя по валежнику подошвами огромных и неуклюжих сапог, Степан всё дальше и дальше вел Верещагина в глубь леса. Скоро день стал клониться к вечеру. Двадцать верст прошли они по лесу, по пустошам, по заливным лугам, кружились около каких-то озерков и наконец, усталые, сели отдохнуть около заброшенной лесной избушки, на бережок ручейка. Степан разом съел всю краюху ржаного хлеба и помог Верещагину доесть пирог с белозерскими снетками. Подкрепившись, поговорили о том, что охота с каждым годом становится хуже и хуже, потому что лесорубы перепугали всякую лесную живность, а на Шексне судоходное оживление мешает уткам; о том, что самая хорошая охота теперь на восточном побережье Кубенского озера, но в такую даль не вдруг доберешься…

— Я соскучился по нашей пришекснинской природе, — сказал Верещагин. — Смотрю я на здешние места, и на память приходят стихи Пушкина. Не об этих ли местах он писал? Впрочем, он не бывал здесь, но как похоже у него сказано, будто тут зарисовано. Послушай, Степан:

…На склоне темных берегов Какой-то речки безымянной, В прохладном сумраке лесов, Стоял поникшей хаты кров, Густыми соснами венчанный. В теченьи медленном река Вблизи плетень из тростника Волною сонной омывала И вкруг него едва журчала При легком шуме ветерка. Долина в сих местах таилась Уединенна и темна, И там, казалось, тишина С начала мира воцарилась…

— Да, уж что говорить, складно сложено! — отозвался Степан. — Мы так не умеем. У нас проще — шуточки да прибауточки, да песенки-коротушечки. А это для ученых придумано. Нам так не сказать.

— Всему свое время, Степан. Дойдет грамотность и до мужика. Пушкин для народа — свой человек…

— Дай бог. И то в Пертовке нынче грамотеев прибавилось. Теперь по усопшим есть кому и кроме дьякона псалтырь читать…

Усталые, сидели они и лениво, неторопливо разговаривали о делах деревенских, о Степановых заботах, непосильных оброках за отошедшие мужикам земельные обрезки. Наговорились вдосталь, и оба, пригретые солнцем и баюканные тихим шелестом листвы, вздремнули в утомлении. Катайко вытянулся на траве, и, как только услышал всхрапывание охотников, тоже заснул, не тревожась за их покой. Проспали они всю короткую июньскую ночь и проснулись, когда стало холодновато от утренней росы и некстати потянул ветерок, заволакивая небо облаками.

Степан умылся из ручейка, вытер лицо рукавом холщовой рубахи.

— Без солнца я, Васятка, не ходок. В лесу без солнышка недолго заблудиться. Однако не потеряемся, — заверил он.

— Да, действительно, облака толстые, сквозь такую толщу солнца не дощупаешься.

— Нет, в своих-то лесах где тут заблудиться! Ручеек выведет. Видишь, щурята и окуньки играют — значит, недалеко большая рыбная река. А по Шексне, по бурлацкой тропе, по бечевнику рано ли, поздно — до дому доберемся. Только ручеек этот нас, видать, вымотает. И чем дальше от дому, тем пуще есть захочется.

— Это верно, — согласился Верещагин. — Я, пожалуй, сейчас бы позавтракал — чай-кофе, яишенку. Что ж, будем двигаться дальше.

Берегом, заросшим ивняком, зашагали они по течению извилистого ручья, местами такого узкого, что перешагнуть можно, местами переходящего в глубокие бочаги-омуты.

Густые темно-серые облака низко нависли над лесом. Ветерок шумел и посвистывал, гуляя по остроконечным вершинам хмурого ельника. Невеселыми выглядели охотники, шли не разговаривая, держа наготове ружья — не вывернется ли из-под ног тетерев. Тот и другой все больше подумывали о еде.

— Правду старики бают, — сказал Степан, — идешь в лес на день, бери хлеба на неделю. Ужели никого не подстрелим?.. Придется тогда о рыбешке подумать.

И вдруг у поворота ручья, в бочаге за кустарником, послышалось кряканье утки. Катайко застыл на месте, навострив уши. Степан и Верещагин тихонько из-за кустов подкрались к бочагу. Утка плавала в окружении дюжины крохотных, беспомощных утят и ловила мошкару.

— Это не наша добыча, — рассудил Степан. — Матку убивать