Сергей Есин - Дневник 1984-96 годов

22 января, пятница. Похороны Гафур-хана. Подняли в 4 часа. С похоронным кортежем доехал до Джелалабада. Считается, что было 200 тысяч человек. Лицо Вали-хана, ему 83 года. Несколько раз толпа нас чуть не смяла. Виктор Петрович Поляничко в толпе, в охранении. Похоронили во дворе его усадьбы. Индия, Пакистан, Афганистан — на одной политической трибуне. Такого еще не было.

Вернулись военным самолетом. Мне очень нравится Лещинский с его замоскворецким кодексом чести. "Прощай, шпана замоскворецкая!"

23 января, суббота. Весь день в отеле шел симпозиум "Писатели и национальное примирение". Я выступал в конце первой половины. Кажется, успешно. Это довольно традиционные для меня мысли. Боже мой, мне уже 52, а я все еще пробиваюсь к правде. Мне интересно наблюдать за собой, как какому-нибудь энтомологу — за тараканом. А в принципе, в стране льется кровь, а мы, как ни в чем не бывало, думаем о романах.

После речи меня поздравляли. Я, правда, и сам знаю всему цену. На меня произвела впечатление еще и речь афганского писателя Акрама Усмана. Я ее даже записал в блокнот. Тут же послал ему записку. Позже Поляничко сказал мне, что тот — родственник короля, чуть ли не племянник. Его речь была о восстановлении гуманитарных ценностей.

Вечером в гостинице был Виктор Петрович с женой и охраной. Ужинали в номере Сафронова. Поляничко и Сафронов оба ростовчане. Мальчонка-охранник два часа стоял в коридоре у открытой двери, качаясь от усталости. Зовут Сережа, он из-под Тулы. Виктор Петрович — тип интересный, он искренно болеет за дело, но не хватает интеллектуального окружения. Сафронов, как и привык, все видел в прелестном официозно-розовом свете. Отец Поляничко когда-то работал в одной бригаде с Сафроновым на Россельмаше. Поляничко что-то от Сафронова ждал, какого-то интеллектуального обоснования. Но этот старый везун ничего сказать не мог. Он лепетал что-то о миссии мира, борьбе. В.П. выражал недоумение, что в борьбе за мир не находит народ сплочение. Вот если бы война с агрессором. В том-то и дело — народ сплачивается идеей защиты от конкретной угрозы. Рассуждая о Гафур-хане, мысль о политических династиях на Востоке, Ганди. Вот только на этом полумонархическом, полусоциалистическом что-то и получится. Но ведь социализм изобретен для того, чтобы люди жили лучше.

И все же как-то удивляет решимость Поляничко распоряжаться чужими людьми и чужими судьбами, его решимость к перестановкам.

Здесь, в Кабуле, мне достали номер "ЛГ", новогодний. Вклею по традиции. Это мне кажется интересным — реплика Анат. Бочарова на большом круглом столе.

"Начну с того, что этот литературный год начался чуть раньше, чем календарный, — может быть, с публикации "Нового назначения" Бека в осенних номерах "Знамени" за 1986 год. И определяет картину года непривычное для нас сплетение четырех литературных слоев. Первый из них составляют произведения двадцатых годов — "Повесть непогашенной луны" Пильняка, "Собачье сердце" Булгакова, "Котлован" Платонова. Далее идут "Новое назначение" Бека и другие произведения шестидесятых годов, созданные, если можно так выразиться, на волне ХХ съезда. Затем, в третьем слое, мы видим вещи, которые из глубины застойного периода долго не могли пробиться к читателю. Я имею в виду повесть Приставкина "Ночевала тучка золотая", "Пушкинский дом" Битова, "Любавиных" Шукшина и опять-таки многое другое. И, наконец, книги, которые пришли к нам естественным путем, без мучительной паузы между написанием и напечатанием. Такие, как "Зубр" Гранина, "Временитель" Есина, "В тумане" Быкова. Так что атмосфера действительно создалась очень своеобразная, и у нас появилась возможность нового взгляда не только на современную прозу, но и на литературу всего ХХ века".

25 января, понедельник. День отъезда, пишу в холле, постепенно за этими выпивонами и "мероприятиями" превращаюсь в функционера. Во всей этой поездке не хватило содержательности, самоуглубления, работы с авторучкой. Все время была жадность до рассказов, жадность до общения. Несмотря на весь мой рационализм, это приятно.

Вчерашний день — переходящие одно в другое мероприятие. Утром чай у посла Павла Петровича. Смесь обычного обломовского и современной информированности. Радость от любого крошечного интеллектуального открытия. У него роскошная прическа. Всю беседу я думал о том, как конструируется это сооружение. О, муки мужчины, который, как привычная с детства женщина, все время думает, что прическа может разрушиться. Потом я узнал, что ежедневно этим занимается одна из парикмахерш. Разная оценка в восприятии ситуации у меня и у Сафронова. Когда я гляжу на него, я думаю, какой недостойной выглядит суетливая старость. Как бы не стать таким. А ведь все очень близко. Мне кажется, что делает он это, чтобы кем-то остаться даже и в глазах семьи — дочери, жены. Не женитесь на молодых, писатели! Престарелые писатели говорят о разнице в возрасте между собой и женой, как о томах полного собрания сочинений. Но дело не в этом, я думаю о крови своих соотечественников.

Сегодня утром Вера Борисовна рассказала: "Вчера на дороге Герат — Хост бойцам идущего маршем афганского батальона сказали, что впереди засели душманы. Те открыли огонь. Но впереди были советские бойцы. Наши умеют и наступать, и обороняться. Есть убитые, и есть раненые".

С чая у посла — сразу на пресс-конференцию в Союз журналистов. Сидели молодые ребята, девушки. Это уже новое поколение журналистов. Что у них в душах?

Какие разрушения более заметные — на земле или в душах, которые могут обернуться многолетними развалинами?

На пресс-конференции я говорил свои обычные тезисы: литература и жизнь, стиль, литература как феномен духа — вопрос у меня был простенький: "литература и перестройка". Стыдоба.

И вот встреча с Наджибуллой.

Наджиба я вижу уже второй раз. Первый раз — на похоронах Гафур-хана и второй раз — на беседе в здании ЦК. Долгая двухчасовая беседа. Пометки остались у меня в блокноте. На столе лежали новые карандаши и стояли блюдечки с миндалем и почти прозрачным изюмом. Все говорят о бедности, всем веришь, никто не виноват, но где же истина? У Наджибуллы розовый рот и белые зубы молодого животного. Медленная повадка человека, хрустя, идущего к своей цели. Проповеднический тон муллы. Кстати, много говорил о религии.

Через час-два — в Москву. Господи, прости меня!

3 февраля, среда. Неделя в Москве пролетела, как чаще всего здесь, — безрезультатно. Принципиальным для себя считаю два момента: решение не писать срочно Афганистан, хотя его и начал, и, наоборот, довольно быстрое движение следующей главы в романе. Чуть выкристаллизовывается и идея — тема греха и недуга в творчестве как искушение.