Ирина Муравьева - Жизнь Владислава Ходасевича

Их объединяли и литературоведческие занятия, и особенно любовь к Пушкину. Ходасевич писал ему позже, в 1920 году: «…В некотором смысле у нас с Вами общая родина: „Отечество нам — Царское Село“».

В 1912 году Садовской уехал в Петербург — его пригласили заведовать литературным отделом журнала «Современник». Но вскоре он перешел в издаваемую писательницей Ариадной Тырковой газету «Русская молва». Оба поэта всегда стремились помочь друг другу в журнальной работе. Садовской предлагает Ходасевичу вести в «Русской молве» хронику культурной жизни Москвы. Тот посылает ему, в частности, отчет о вечере Игоря Северянина в Литературно-художественном кружке, печатает в его газете несколько стихотворений и даже пишет в конце 1912 года, пеняя на московскую скуку: «…осенью выпущу книгу стихов и перееду в Петербург, хотя я его и не люблю».

Садовской задумывает издавать журнал «Галатея» — только стихи и критические статьи, ищет мецената, предполагая, по-видимому, что в этой роли выступит его земляк А. М. Кожебаткин, хозяин московского издательства «Альциона». Собирается принять в этом участие и Ходасевич — это будет их общий журнал. Но затея так и не состоялась.

Материальная сторона жизни, с тех пор как Ходасевич начал жить самостоятельно, была трудна и нестабильна, впрочем, как всегда. Одна из главных забот — как раздобыть, заработать денег на жизнь. В 1913 году он писал Садовскому о своем новом замысле: император Павел в сопоставлении с Гамлетом и в ответ, по-видимому, на вопрос того, как продвигается работа над этим эссе, сообщал 2 мая: «Если голод не помешает — летом поработаю». Но этот замысел, увы, так и не был осуществлен — видно, надо было зарабатывать на хлеб насущный…

Отдельные сохранившиеся в черновиках записи интересны и многообещающи. Например:

«<…> Контраст между смертью отца и радостью <нрзб.> двора.

2. „Муж матери“. А у Екатерины сколько их было?

3. Может быть, и Петр казался ему чем-то вроде „героя, голубого“ (в те времена это слово имело совсем иной смысл: лишенный недостатков, светлый. — И. М.)?»

Странные методы воспитания Павла — печатали ведомости о всех его проступках и уверяли его, что их рассылают по всей Европе.

«У Его Высочества ужасная привычка спешить во всем: спешить вставать, спешить кушать, спешить опочивать ложиться.

Несмотря на юность и веселый от природы нрав, Цесаревич, готовясь к новой жизни, как бы почувствовал свое одиночество».

Видимо, что-то родственное ощутил для себя в этой трагической фигуре Ходасевич: в привычке цесаревича «спешить во всем», в надвигающемся на него одиночестве. Заняться Павлом всерьез и завершить эту работу времени не было, хотя был написан большой кусок ее.

В 1914–1916 годах Ходасевич постоянно сотрудничает в газете «Русские ведомости»: «…отдел <…> вручен мне во власть самодержавную». Масса его заметок, статей, отчетов, написанных ради заработка, рассеяна по газетам тех лет. Он пишет рецензии, с 1911 года составляет и редактирует книги в серии «Универсальная библиотека» для издательства «Польза»: рассказы Федора Сологуба, «Душеньку» Ипполита Богдановича, «Драматические сцены» Пушкина, антологии «Русская лирика» и «Война в русской лирике», делает переводы. Он много переводит в эти годы с польского стихами и прозой: Г. Сенкевича, С. Пшибышевского, В. Реймонта, К. Тетмайера, пьесу З. Красиньского «Иридион», стихи Адама Мицкевича (их он публикует в газете «Утро России»), и эта польская струя в его творчестве, конечно, очень важна для него.

Теперь нужно думать не только о себе, но и о том, чтобы прокормить семью. Нюра в это время работала делопроизводителем в Городской управе, получая в 1916 году, например, около 60 рублей в месяц. Объединенными усилиями им удается наладить довольно сносную в денежном отношении жизнь, но в постоянном напряжении, постоянной заботе о заработке.

Неплохим подспорьем для многих литераторов была работа в театре-кабаре «Летучая мышь», помещавшемся до 1915 года в Милютинском переулке, а позже — в подвале 11-этажного «небоскреба» Нирнзее в Большом Гнездниковском переулке. С режиссером театра, Никитой Балиевым, сотрудничали А. Н. Толстой, Эренбург, Кузмин, Садовской. Большой популярностью у зрителей пользовалась пьеса-обозрение Ходасевича «Любовь через все века». Написал он для кабаре и три стихотворения к силуэтам немецкого художника: «Акробат», «Весна» и «Серенада». Их сюжеты под чтение мимически «изображала» актриса Елена Маршева, отличавшаяся выразительной пластикой и ритмичностью. Позже Ходасевич написал к «Акробату» последнюю строфу: смертельно рискующий канатоходец сравнивается с поэтом; та же работа на грани гибели, те же любопытные взгляды зрителей со стороны — обывателей, взволнованно и с любопытством ждущих: «Сейчас упадет!» Стихотворение сразу стало значительнее.

Но Ходасевич не любил работать для «Летучей мыши», о чем писал Г. И. Чулкову в 1914 году: «Отсутствие „Летучей мыши“ я пока не ощущаю денежно, но с радостью ощущаю душой: уж очень противно с ней возиться». В одном из писем Садовскому он сообщает, что Балиев недоволен «Горем от ума» и «Ревизором» (видимо, это были юмористические, пародийные разработки Садовского под названием «На другой день после финала „Ревизора“ и „Горя от ума“»), а Фамусов и Лиза играют ужасно… Но сценки эти были тем не менее включены в программу, о чем можно прочесть в газетах.

В 1916 году Садовской оказался втянутым в небольшой антисемитский скандал, который разжег когда-то покровительствуемый им поэт, запойный пьяница Александр Тиняков (псевдоним его — Одинокий). Садовской напечатал в «Журнале журналов» довольно прозрачный стихотворный пасквиль, обвиняя его в том, что он печатается одновременно в противоположных по направлению газетах. Тиняков ответил в том же журнале бесстыдной и деланно наивной «Исповедью антисемита», в которой сообщал, что именно Садовской рекомендовал его статью о деле Бейлиса известному антисемиту профессору Никольскому для газеты «Земщина». Садовской, хоть и был все-таки антисемитом, считал себя опозоренным и стыдился всей этой истории. Ходасевич отнесся к нему по-дружески и ответил ему по этому поводу 22 апреля 1916 года:

«Дорогой Борис Александрович!

Я ровно настолько хорошо отношусь к Вам, чтобы иметь и право и обязанность говорить откровенно. <…> Тиняков — паразит, не в бранном, а в точном смысле слова. <…> Он принимает окраску окружающей среды. Эта способность (или порок) физиологическая. <….> Думаю, что с Вашей стороны не хорошо было 1) поощрять трусливое, тайное черносотенство Тинякова и 2) так или иначе способствовать снабжению „Земщины“ каким бы то ни было материалом. Это нехорошо, из песни слова не выкинешь. Оправдывал я Вас тем, что многое, по-моему, Вы делаете „так себе“, а может быть, с беллетристическим и ядовитым желанием поглядеть „что будет.“ <…> Правда, это немножко провокация, но почему-то не хочется (а не нельзя) судить Вас строго. Гершензон, как мне показалось, был со мной вполне согласен. Вас не ругал, по крайней мере, при мне. Думаю, что и без меня. <…>». Далее Ходасевич пишет, что в Москве всего этого никто почти и не заметил.