Ирина Муравьева - Жизнь Владислава Ходасевича

Как-то, еще в 1907 году, Ходасевич написал забавную пародию на «Вторую симфонию» Андрея Белого, но не решился ее публиковать, не спросив разрешения у автора, — боялся причинить ему лишнюю боль. Пародия при его жизни так и не была напечатана.

Одно время Андрей Белый начал сторониться, избегать Ходасевича, заподозрив его в причастности к брюсовской провокации — неожиданно прочтенной Брюсовым в гостях у Ходасевича пародии или, скорее, иронической вариации на стихотворение Андрея Белого «Предание», в котором иносказательно, в романтических тонах изображалась история его разрыва с Ниной Петровской:

Он был пророк.Она — сибилла в храме.Любовь их, как цветок,Горела розами в закатном фимиаме. <…>

И била времени волна.Прошли года. Под сенью храмаОна состарилась однаВ столбах лазурных фимиама. <…>

Брюсов взял эпиграф из Андрея Белого: «И ей надел поверх чела / Из белых ландышей венок он» — и далее в стилистике Андрея Белого описывалось, как пророк уплыл в челне на закате и не мог взглянуть назад…

Меж ним и берегом рослиОгни топазов и берилла,И он не видел, как с землиСтремила взор за ним сивилла. <…>

И тень, приблизившись, легла.Верховный жрец отвел ей локон,И тихо снял с ее челаИз белых ландышей венок он. <…>

Было во всем этом какое-то утонченное издевательство; в дальнейшем Ходасевич иногда называл Брюсова за глаза «верховный жрец»…

Это было настолько неожиданно для собравшихся, что даже сам Андрей Белый, привыкший выходить из неловких ситуаций с широкой улыбкой, растерялся. И все-таки ответил на вопрос Брюсова; «Похоже на вас, Борис Николаевич?» — «с широчайшей своей улыбкой: „Ужасно похоже, Валерий Яковлевич!“», на что Брюсов резко ответил: «Тем хуже для вас!»

Но через два года недоразумение разъяснилось, обида рассеялась — Ходасевич и Андрей Белый случайно встретились в Петербурге и поговорили…

Они постоянно встречались в 1922 году, в Берлине. Андрей Белый, сильно постаревший, потерявший жизненную опору (разрыв с Рудольфом Штейнером, главой антропософов, отлучившим его от своего дорнахского сообщества, и с женой Асей Тургеневой), много пил, много и неистово танцевал в кафе, иногда целую ночь исповедовался перед Ходасевичем и Ниной Берберовой, рассказывая по нескольку раз историю своей трагической любви к жене Блока.

В 1923 году, перед самым отъездом в Советскую Россию, Андрей Белый записал Ходасевича в свои враги, как, впрочем, и многих. Но он был тогда глубоко несчастным, полусумасшедшим и видел кругом врагов и преследователей… На прощальном ужине он заявил, что будет в России другом и заступником остающихся и готов «пойти на распятие» за всех них. Ходасевича покоробила фальшивость этих слов. «Думаю, что в эту минуту он сам отчасти этому верил, но все-таки я не выдержал и ответил ему, что посылать его на распятие мы не вправе и такого „мандата“ ему дать не можем. Белый вскипел и заявил, что отныне прекращает со мной все отношения, потому что, оказывается, „всю жизнь“ я своим скепсисом отравлял его лучшие мгновения, пресекал благороднейшие поступки. Все это были, конечно, пустые слова. В действительности, он вышел из себя потому, что угадал мои настоящие мысли. Понял, что я знаю, что „распинаться“ за нас он не будет. Напротив…

По существу, он был не прав — даже слишком. Но и я виноват не меньше: я вздумал требовать от него ответственности за слова и поступки, когда он уже находился по ту сторону ответственности».

В дальнейшем Андрей Белый, который столько лет дружил с Ходасевичем, нарисовал его портрет весьма неприязненно, черными красками в своих мемуарах «Между двух революций». Но далеко не его одного…

Несколько позже возникла дружба Ходасевича с поэтом и литературным критиком Борисом Александровичем Садовским, который одновременно с ним учился на историко-филологическом отделении Московского университета. Но оба они редко посещали лекции и в то время еще не были близки. Сближение произошло, когда они как-то вдруг разговорились в редакции издательства «Мусагет» и «стали друзьями — уже навсегда».

Садовской в это время считался признанным поэтом. Оба посещали одни и те же чтения, лекции, кружки, оба живо интересовались журнальной жизнью, литературными делами, сплетнями — как-никак сплетни были частью этой жизни — и зарабатывали себе на хлеб журнальными и газетными трудами, а сплетни Садовской, судя по всему, любил не меньше Ходасевича; недаром в одном из писем Ходасевич пишет Садовскому: «Ты сплетен ждешь, царица? Нет их!» — пародируя строчку Брюсова «Ты песен ждешь, царица? Нет их». Садовской стал другом всей семьи Ходасевичей, часто бывал у них; к нему привязались и Нюра с Гариком. Нюра иногда делала приписки к письмам Ходасевича, посылаемым Садовскому, иногда писала ему просто сама, отдельно.

Человеком Садовской был своеобразным: он создавал, культивировал свой особый мир, мир старинных помещичьих усадеб и старого русского деревенского житья-бытья, которого уже по сути дела не существовало, и воспевал его в стихах. Один из его стихотворных сборников, на который Ходасевич написал короткую рецензию, называется «Самовар». Стихотворение «Самовар» из этой книги кончалось строфой:

Если б кончить с жизнью тяжкойУ родного самовара,За фарфоровою чашкойТихой смертью от угара. —

на что рецензент заметил: «Не вполне разделяя такие мечты, мы должны признать, что в них есть доля лирического очарования».

Собственно, фамилия поэта была Садовский, но он, по-видимому, полагал, что псевдоним на «ой» звучит весомей и красивей, на «старинный лад». Он вообще считал себя хранителем русской старины, не любил либеральной интеллигенции. Он был родом из Нижегородской губернии, его предки имели там поместье, но их владения оказались уже утраченными, и Садовской купил себе хутор Романовку, с чем и поздравлял его в письме Ходасевич, а было это уже незадолго до революции…

Их объединяли и литературоведческие занятия, и особенно любовь к Пушкину. Ходасевич писал ему позже, в 1920 году: «…В некотором смысле у нас с Вами общая родина: „Отечество нам — Царское Село“».