Лариса Бау - Нас там нет

Она думала, что надо быть готовой ко всему. Если завтра придется уйти, то будет запас денег, чистое белье в чемодане. Складывала сухари, сахар, чайные пачки. На плохое завтра. Доедала до последней крошки: вдруг завтра уходить, чтобы на сытое. И мальчика кормила насильно.

Завелись мыши, прогрызли чемодан, разнесли крошки по полу. Свекровь пришла убирать, полезла под кровать посмотреть, откуда мусор, и обомлела.

Вечером сидели молча, боялись начать разговор.

Наконец муж решился, ласково начал спрашивать, почему она хлеб собирает. Двадцать лет после войны, уж хлеба-то хватает.

— А как бросишь меня? Уйдем хоть не пустые.

— Почему брошу?

Она рассказала. Договорились посоветоваться с врачом-психиатром, но частным образом, чтоб никто не узнал. От лекарств она все время хотела спать. Но сухари собирать перестала.

Когда мальчику было четырнадцать лет, он утонул.

Она ушла. Вернулась к мужу только за несколько лет до его смерти — ухаживать за ним, когда его парализовало.

Умма-апа торговала лепешками на площади без малого тридцать лет. Она выглядела сморщенной коричневой старушкой, в платке, штанах-шароварах, даже в жару носила толстую стеганую жилетку поверх бесформенного платья. Даже в холод — калоши на босу ногу. В кошелке у нее лежала облезлая кукла. Она доставала ее, баюкала, укрывала платком.

Она казалась бессмертной мумией. Осторожно улыбалась беззубым ртом, объяснялась на пальцах, редкие русские слова, да и узбекские тоже вылетали из нее случайно и напряженно.

Наша детская докторша Басова всегда останавливалась поболтать с ней. Басова ворковала на смеси русского и узбекского, поглаживая старушку по плечу, а та кивала, мычала что-то, глаза ее слезились, она норовила мягко отвести докторшину руку с деньгами, отдать бесплатно лепешки. Докторша настойчиво совала ей деньги и не брала сдачу.

Докторша Басова лечила ее и вообще всех детей в узбекской махалле и в нашем «европейском» квартале. Называла ее «кызымка», деточка. Торговка лепешками так никогда и не стала взрослой, она не могла нормально говорить, пугалась радио и машин. Когда ей было лет пятнадцать, родители выдали ее последней женой к пожилому соседу. Она играла с детьми главной жены, убирала, готовила. Продавала лепешки.

Она осталась девственницей — никому не нужна была тихая дурочка.

— Мы не будем с ней дружить, у нее мать квартиры выменивает, всё выменивает, вон у Буркановых выменяла…

— А как это, «квартиры выменивать»?

— Это плохо, папа говорит, Буркановы выменялись, потому что у них денег нет, а им ее мать дала.

— Так это хорошо, что дала? У них денег нет, она им дала, это хорошо?

— Дааа, а квартиру забрала, они теперь все в одной комнате живут. И вообще у всех денег нету, а у ней есть…

— Только у плохих деньги есть, они их украли, у бабая[9] на рынке отняли, когда он спал.

— И на поезд напали, я в кино видел, награбили денег, а потом пошли выменивать…

— А моя мама часики на деньги выменяла. Жалко, они тикали так, знаешь, тихинько-тихинько…

— Все выменивают, бабушка на рынке стояла, ложки и жилетку выменяла…

— У Валерки из того дома проволочки цветные, пошли менять?

— А на что?

Про милиционеров

Милицынер, или мильцанер, как говорил Яша-маленький, Бертин брат, или милициунэр, как говорила наша взрослая соседка Кремерша, — обязательное впечатление детства.

Итак, про милиционеров.

Первый милицынер моей жизни было страшное нецелое существо — край темно-синего плаща и сапоги.

Мы тогда жили в подвале. Сидя на столе, можно было увидеть ходячие людские ноги, а если немного подтянуться в проем окна — конец улицы с одноэтажными домами и ворота рынка. Когда вечерело, ворота закрывались и наступала тишина, вот тут-то и появлялись ОНИ, эти страшные милицейские плащи-сапоги. Ходили туда-сюда, над окном останавливались. Ну, думаю, сейчас нагнутся, меня вытащат и заберут. И в ужасе отползала от окна.

Как-то во дворе пришлось увидеть его целиком. Это был высокий человек с черными усами, у него не было рогов, изо рта не изрыгалось пламя, он нагнулся и протянул мне руку.

— Ну что, будем дружить?

Бабушка так на меня зашипела, что пришлось дружить. Она сказала, что он наводит порядок, без которого у нас бы всё украли, а самих выгнали бы из подвала неизвестно куда или даже убили. То есть он был наш герой и защитник, а не страшилка какая-нибудь.

У него даже были свои дети, которые его не боялись совсем. Давались себя кормить, и мыть, и сказки читать…

Можно сказать, что милицынер, пожарник и пограничник — это наши архангелы Михаилы.

Со временем я узнала, что мой дедушка Минахмед (по-русски Михаил) тоже был некоторым образом милицынер. Он не бегал за преступниками с пистолетом в скрипучих сапогах, не размахивал полосатой палкой на перекрестке.

Он шел за преступниками тайно, разгадывая их нехорошие мысли и замечая их ошибки. Как умный целенаправленный пес. И выводил их на чистую воду.

Мой дедушка был следователь прокуратуры.

Я поначалу думала, что «прокуратура» — это такая слепая тетенька с базарными весами, при которой он состоял, как в детстве подпаском при коровах. Но потом выяснилось, что этой тетеньки нет, она выдуманная, как принцессы и волшебницы. Хотя, может быть, она была в жизни когда-то как ленин или Пенелопа.

Еще дедушка этих злоумышленников привлекал к ответственности, когда стал прокурором. Вот тут я удостоверилась, что прокуратура — не тетенька. Ведь у дедушки уже была жена — моя бабушка, и сестры были, я их поименно знала. И никаких слепых женщин рядом не было. Ну глупая я была! Не сообразила сразу, не сопоставила факты.

Я поняла, что прокуратура — это как филурмония, место, понятное до конца только взрослым. Там были кожаные диваны, решетки в коридоре. Там давали чай в подстаканнике из горячего блестящего сумувара. Мне нравилось туда приходить, там было шумно, бегали с делами, там висели карлымарксыэнгельсыленины в каждом углу, и все здоровались, и мазали хлебушек вареньем для меня. А преступников не показывали. Дедушку там любили и уважали, и мне перепадало. А еще эта прокуратура была рядом с местом, где пирожные продавали. В общем, визит в прокуратуру — это большой праздник для такого человека, как я, который опасливо относится к взрослому образу жизни. Куда как спокойнее, чем в филурмониию пойти.

Второй настоящий милицынер моей жизни, в сапогах и фуражке с пистолетом в кожаной кобуре, был лысый человек по фамилии Зияутдинов, дедушкин соработник. Он приходил к нам домой. Дедушка тогда уже на пенсии был и обучал молодых следователей хитроумно идти по следу. Они выходили во двор разговаривать, и дедушка с ним тайно курил. А пока можно было надеть его милицейскую фуражку и бегать по коридору.