Возвращение на Большой Каретный - Анатолий Борисович Утевский

их место поставить состав с усиленной охраной. Но произошла какая-то ошибка. Небольшой группе сотрудников пришлось принять неравный бой с бандитами. Раненого капитана наградили тем же орденом, что и Жеглова.

Высоцкий стал импровизировать возможные сцены, искал начало.

— Где у вас хоронят ветеранов? — спросил он.

— На Преображенском.

— Представим себе снежную зиму. Наше время. Кого-то хоронят. Фуражка на гробе. Гимн. Три залпа. Старики медленно идут к выходу. Один случайно оступился и смахнул снег с маленького обелиска. На фаянсовом овале мой портрет во френче со стоячим воротником (Высоцкий выкатил глаза, изображая себя на фотографии). Надпись: «Капитан Жеглов. Погиб при исполнении служебных обязанностей». Старики тихо беседуют между собой: кто такой Жеглов? Никто не помнит.

Так, думал Высоцкий, мог начинаться фильм. Запомнилась придуманная им и замечательно разыгранная сцена в тамбуре вагона, где один из подчинённых капитана, открыв штыком банку тушёнки, жадно ест, вымазав руки и лицо жиром.

— Гад, что ты делаешь?! В Москве умирают старики и дети!

Это было сказано на такой ноте душевного страдания, что можно только сожалеть о несбывшихся творческих мечтах Высоцкого.

Вглядываясь теперь в духовный облик человека, сидевшего напротив, вижу, что Высоцкий был одинок, тяжело переживал общественное непризнание его поэтического таланта. Дела обстояли невесело, если приходилось просить лицо, явно далекое от литературы: «Генерал, напишите обо мне искусствоведческую статью». Значит, те, кто должен был это сделать по профессиональному долгу — поэты, писатели, критики, — стеснялись при жизни вписать хотя бы пару строк в поэтическую рубрику с фамилией — Высоцкий. Тем тяжелее читать в многословных воспоминаниях о тесной дружбе, любви, признании, восхищении. Боюсь, они также не принимали поэта всерьёз. Возможно, как и я, догадывались. Не более. Наверное, таков суровый страстной путь истинных творцов, опережающих время. Независимо от того, одеты они в мундир гусарского поручика или неброский темный свитер и старые джинсы. От Высоцкого получали кто заграничные вещицы, кто песни в застолье, кто мастерски прочитанный стих. Потребляли. Мне кажется, неуверенность в своей значимости приучила Высоцкого к безотказности: лишь бы слушали.

Готовясь к сдаче кандидатских экзаменов по языку, по вечерам я трудился над восстановлением своих прежних познаний. На столе учебники, словари, антология французской литературы в потрепанном красном переплёте. Высоцкий сразу стал её листать. Остановился на «Балладе о дамах былых времен» Франсуа Вийона. Вспомнил русский текст. Поднял голову.

Принц, красота живет мгновенье,

Увы, таков судьбы закон!

Звучит рефреном сожаленье:

Но где снега былых времён?

Знаменитую фразу про снега, написанную по-французски, он увидел впервые. Потом заговорили о воровских балладах Франсуа Вийона, сочинённых на «фене» XV столетия. Их языковеды не расшифровали до сих пор. Да и можно ли? Попробуй пойми через четыреста лет, что такое «вертухай», «гоп-стоп», «ковырять серьгу», «кайур».

Было уже поздно. Я стал собирать со стола бумаги. Запечатывал сейф. А он, сидя на стуле, как-то ушел в себя и всё прицеливался к этой строке: «ме у сон ле неж до тан», повторяя её с разными интонациями, всё более грустными.

В последние годы нашего знакомства его посещения стали реже. Но к этому времени я прочитал уже поэтические сборники Высоцкого, вышедшие за рубежом. Увидел его во многих ролях на подмостках сцены, восхитился силой и прозорливостью песен о войне. Становились яснее творческие масштабы человека, с которым меня счастливо столкнула судьба.

Довелось как-то консультировать фильм «Страх высоты» режиссера А. Сурина, прошедший у нас незаметно, но за рубежом имевший успех. В одной из сцен Анатолий Дмитриевич Папанов изображал следователя, только что закончившего дело. Было видно, что актёр не знает тех чувств и мыслей, которые охватывают следователя по окончании нелёгкого труда. И реквизит был неубедительный: какая-то задрипанная папочка. Я попросил эту сцену переснять. Глубокой ночью заехал ко мне мосфильмовский «рафик», и я оказался в полутёмных павильонах студии. В уголке сидит Папанов, ждёт установки декораций, советов консультанта. Я извинился за случившееся неудобство.

— Не стоит, — своим «задумчивым» мягким голосом ответил Анатолий Дмитриевич, — да нас, бедолаг актёров, это привычно… Утром репетиция в театре.

Разговорились об актёрской профессии. Папанов сказал, что у них, актёров, тоже есть свой «гамбургский счёт». Назвал громкие имена некоторых «народных», добавил, мол, мы-то знаем их истинную цену.

— А кто настоящие?

Перечислил ряд фамилий. Среди них Альберт Филозов, снимавшийся в том же фильме, и — Высоцкий.

Вот тебе и вечерний посетитель служебного кабинета на улице Дзержинского, 11! Переписать бы, как говорил один чеховский герой, минувшее с черновика набело.

…Однажды, возвратясь из очередной командировки, столь привычной на следственной работе, ехал солнечным летним днем от вокзала по Садовому кольцу. У Театра на Таганке — длинная-длинная очередь.

— Что случилось? — спрашиваю у знакомого полковника из управления охраны общественного порядка.

— Умер Высоцкий.

Сожаленье и стало рефреном воспоминаний».

Этими словами Владимир Петрович Илларионов закончил свои воспоминания, и я ему безмерно благодарен за те рассказы о Высоцком, которые он мне подарил. А я их передал вам, дорогой читатель.

«ЗА ТЕХ, КТО В МУРе, НИКТО НЕ ПЬЁТ…»

К работникам уголовного розыска у Высоцкого была особая симпатия. Он был убежден, что в этой службе — только отчаянные, бесстрашные, смелые люди, настоящие профессионалы. И я могу совершенно официально, на правах друга, заявить, что Володя до конца своей жизни пронес любовь именно к оперативной работе. Неудивительно, поскольку Володя дружил с моими и Лёвы Кочаряна товарищами, работавшими на Петровке, 38 — Аркадием Вайнером, Борисом Скориным, Юрием Гладковым.

Высоцкий увлекался детективами — как книжными, так и живыми. Он был без ума от моих рассказов о легендарных сыскарях угрозыска. Особенно он любил слушать истории о моём друге, талантливом сыщике, работавшем в то время в МУРе — Викторе Тихоненко. Это один из самых знаменитых сыщиков в стране, он раскрыл целый ряд сложнейших, запутанных и замаскированных преступлений. О нём даже было написано несколько художественных книг. В прессе его называли не иначе, как «Мегрэ с Петровки, 38». Когда Володя встречался у меня с Виктором, он буквально «пытал» его, «вытаскивая» из него подробности раскрытых им дел. Устоять перед Володей было невозможно, будь ты хоть трижды хмур и неразговорчив (как Виктор Тихоненко)!..

Помнится, Володя говорил: «Ну почему о знаменитом МУРе никто не пишет стихи?» Я ответил, это не то учреждение, чтобы прославлять его поэтической строкой. МУР — дело ответственное, рискованное, тут не до сентиментальности. И Володя потом коснулся этой темы в одной из своих песен:

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЛЕЙТЕНАНТА МИЛИЦИИ В РЕСТОРАНЕ «БЕРЛИН»

Побудьте день вы в милицейской шкуре —