Шедевры и преступления. Детективные истории из жизни известного адвоката - Александр Андреевич Добровинский

типа чашек, тарелок и стаканов на стол не ставить. Можно было и не говорить. Это, скорее всего, я с виду тупой. А так-то я кое-что соображаю.

Надо все-таки для очистки совести и приобретения знаний прочесть биографию Жака-Эмиля и затем вернуться к придуманному им самим потайному ящику. Это гораздо важнее.

Хотя Рульманн родился в Париже, но весь его характер идет от эльзасских корней. Именно там его родители организовали строительную фирму в 1827 году. В 1910 году в его жизни произошли два события. В возрасте тридцати лет он женился и сделал для семейного дома первый мебельный гарнитур. В 1913 году он выставил свои работы на так называемом Осеннем салоне и успешно продал все, что выставил. Произошедшее удивило многих и привлекло к Рульманну огромный интерес. Дело заключается в том, что свою мебель он продал признанному парижскому кутюрье Жаку Дусе[92], а другую часть приобрел аж сам президентский дворец. Успех подчеркивался еще и тем, что у Рульманна не было никакого художественного образования. Только чувство вкуса и нестандартное мышление.

В 1917 году он открывает в шикарном восьмом районе Парижа собственное ателье, офис и некое подобие выставочного пространства. Особняк тут же окрестили «Дворцом Рульманна». Модный дизайнер приглашает на работу около четырех десятков лучших краснодеревщиков страны. Расцвет его творчества совпадает с захватившим весь мир стилем ар-деко. Жак-Эмиль использует в своих творениях все самое лучшее. Экзотические сорта дерева, слоновую кость, серебро и т. д. В 1933 году на пике популярности Рульманн умирает от болезни. Его вдова, ссылаясь на завещание, которое никто не видел, доделывает заказы и навсегда закрывает мастерскую. Все, что осталось после смерти дизайнера, она неспешно продает в течение многих лет. Работы Рульманна хранятся в ведущих музеях мира: Лувр, Метрополитен, Музей Виктории и Альберта, а также в музее, выпустившем данное иллюстрированное издание – Музее тридцатых годов.

Как же увлекательно! Но как я ни оттягивал процесс возвращения к детищу Рульманна, настало время пересесть с мягких подушек дивана в кресло у стола.

Итак, рассмотрим все по порядку.

Копия завещания. Ничего интересного. Все музеям. Сто тысяч франков – Пилар. Все движимое и недвижимое продадут трасти. Деньги в банках, а также деньги, вырученные от продажи всего, что есть, идут в фонд Кандинского.

Двадцать семь мешочков и коробочек с драгоценностями. Главным образом Van Cleef и Cartier. Пара салатовых мешочков Tiffany. Ко всем сертификаты. Здесь целое состояние. Причем достаточно большое. Ничего интересного.

Шестьсот тысяч французских франков в крепко связанных пачках, купюрами по пятьсот. Странно. А почему не в сейфе банка? Интересно, но не очень.

Открытка с видом Берлина. На печати 20 декабря 1942 года. Марка с изображением Гитлера. Получатель V. Kandinsky. Отправитель из Берлина. Обратный адрес. Все каллиграфическим почерком. Herr Klaus Hager. Поздравление с Новым годом и Рождеством. Моего немецкого на это хватает. Дальше по тексту белиберда. Точнее, ничего не понял. Не просто интересно. А очень и очень интересно. И почему-то страшновато. Так, возьмем себя в руки.

Все. Успокоимся. Что с этим делать?

Здесь нельзя трогать ничего, чтобы потом никто не сказал, что что-то пропало. С маниакальностью Н. Н. к порядку наверняка существует опись этих белых, зеленых, красных и синих булыжников. И лучше не оставлять своих отпечатков. «Хорошая мысля приходит опосля». Я тут уже все перетрогал. Можно огрести на ровном месте серьезные проблемы. Но самое примечательное из всего обнаруженного – это, конечно, открытка. Дело в том, что Клаус Хагер фигурировал в списке любимых учеников, розыском которых меня просила заняться Нина Николаевна в замечательный вечер имени паэльи. Перед тем своим отъездом в Швейцарию. Требование как раз понятно и объяснимо. Каталог-резоне, глава «Баухаус»… Почему новогодняя открытка от этого Клауса в тайнике?! Тут, что ни говори, находятся ценные личные вещи, включая завещание. Не для посторонних глаз. Не вяжется одно с другим. Надо перевести текст. В одиннадцать вечера? Кто мне переведет… Маразм. Хотя… Есть! Кто, как не она? Но сначала надо еще раз попробовать дозвониться до домика в горах…

Дохлый номер. Телефон не отвечает. Возвращаюсь к открытке.

– Мама, добрый вечер. Прости, если я тебя разбудил. Мне нужен твой немецкий язык. Поможешь?

– Ты меня не разбудил. А вот почему ты не спишь в одиннадцать вечера? Сколько раз я тебе говорила: человек должен ложиться сегодня, а вставать завтра. Где ты шлендраешься по ночам?

– Мама, я на работе. Извини, но я потом тебе объясню.

– На какой работе в двенадцать ночи? Ты издеваешься надо мной? Господи, что я сделала Создателю, что мой единственный сын, на которого я положила всю свою жизнь, издевается над своей матерью. Какая такая может быть работа в час ночи? Хорошо, что ты еще не придумал, что играешь в теннис в два часа утра на «Ролан Гаррос».

– Мамочка, у тебя очень быстро идут часы. Сейчас еще нет одиннадцати. Помоги мне, пожалуйста, перевести одну фразу с немецкого, я буду читать по складам.

– Я переведи… Я переведу. А ты вспомни, как прошлым летом я подарила тебе на три месяца учебу в Тюбингене с приятной комнатой в кампусе университета, чтобы ты погрузился в немецкий и как следует выучил язык. И что произошло? Нет, ты помнишь, что произошло за три месяца в Германии?

– Я немного выучил немецкий. Немного. Но выучил. Мог лучше.

– Нет, Саша. За три месяца в этом прелестном студенческом городке ты прекрасно выучил итальянский с этой сисястой крашеной дурой из Милана, которую ты еще нагло привез с собой потом на две недели в Париж. Она тоже туда приехала учить язык. Это животное выучило только, как и что надо делать с моим сыном. Больше ничего. Курва. А что твой немецкий? Два слова, от которых я краснею, а дедушка стонет на том свете. Поедешь летом в Рим, там хорошая школа и такое же общежитие. На три месяца. И не спорь с мамой. По твоей системе там, в Италии, ты выучишь наконец немецкий. Зная тебя, я в этом уверена. Боже, за что мне это? Читай уже, что там тебе надо перевести.

Были слова, которые я отлично понимал, но общий контекст фразы мне был непонятен. Я начал читать по складам, благо фраза была не такой уж и длинной.

– Это какая-то мерзкая пошлятина. Даже неприятно. Что это?

– Мамочка, это художник пишет другому художнику. У них вульгарность может быть в почете. Переведи, пожалуйста.

– Не груби маме. «Я получил в наследство дом в Грюнвальде в Берлине. Адрес указал здесь. К моей радости, там идеальный «келлер», где мне