Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины - Владимир Ильич Порудоминский
Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины читать книгу онлайн
Это книга писателя-биографа – не врача, книга не столько о медицине – о всей жизни Льва Толстого, от рождения «в Ясной Поляне на кожаном диване» до последних минут на прежде мало кому ведомой железнодорожной станции, по прибытии на которую, он, всемирно известный, объявил себя «пассажиром поезда № 12». Книга о счастливых и горестных днях его жизни, о его работе, духовных исканиях, любви, семье… И – о медицине. В литературном творчестве, в глубоких раздумьях о мире в себе и мире вокруг, в повседневной жизни Лев Толстой проницательно исследовал непременные, подчас весьма сложные связи духовного и телесного начала в каждом человеке. Обгоняя представления своего времени, он никогда не отторгал одно от другого, наоборот, постоянно искал новые и новые сопряжения «диалектики души» и «диалектики тела». Его слова «Лечим симптомы болезни, и это главное препятствие лечению самой болезни» – это слова сегодняшней медицины, психологии, социологии, философии. Отношение Толстого к медицине, нередко насмешливо критическое, жесткое, можно вполне понять и оценить, лишь учитывая всю систему его взглядов. Художник Крамской, создавший первый живописный портрет Льва Толстого, говорил, что никогда прежде не встречал человека, «у которого все детальные суждения соединены с общими положениями, как радиусы с центром». Читателю предстоит как бы заново познакомиться с биографией Толстого, по-новому увидеть многое в ней, что казалось хорошо известным.
«Душевнобольной № 1»
№ 1. Сангвинического свойства. Принадлежит к отделению мирных. Больной одержим манией, называемой немецкими психиатрами «Weltverbesserungswahn» <мания исправления мира>. Пункт помешательства в том, что больной считает возможным изменить жизнь других людей словом. Признаки общие: недовольство всеми существующими порядками, осуждение всех, кроме себя, и раздражительная многоречивость, без обращения внимания на слушателей, частые переходы от злости и раздражительности к ненатуральной слезливой чувствительности. Признаки частные: занятие несвойственными и ненужными работами, чищенье и шитье сапог, кошение травы и т. п. Лечение: полное равнодушие всех окружающих к его речам, занятия такого рода, которые бы поглощали силы больного.
Из истории болезни
«Я не болен, но постоянно болею».
Лев Толстой
Глава 1
Одна душа во всех
Расчеты
Родители Толстого долгожителями не были. Мать умерла сорока лет, отец – сорока трех.
Век деда по отцовской линии, Ильи Андреевича Толстого, – 63 года, по материнской, Николая Сергеевича Волконского, – 68. Бабушка, мать отца, Пелагея Николаевна Горчакова, единственная из предков, кого застал Лев Николаевич, протянула до 76-ти. А вот мать матери, Екатерина Дмитревна Трубецкая, как и ее дочь, ушла из жизни молодой, в 43 года.
Зато оба прадеда по отцу – молодцы: 82 и 86! Лев Николаевич в них, должно быть.
Сроки жизни, отпущенные Льву Николаевичу и трем его братьям, как бы поделены, «через одного»: старший брат, Николай, и третий, Дмитрий, умирают молодыми – 37-ми и 29-ти лет, второй брат, Сергей, и сам Лев Николаевич, младший, узнают возраст старости (Сергей Николаевич доживет до 78-ми, Лев Николаевич, как знаем, до 82-х).
Единственная сестра четырех братьев, Мария Николаевна, как и Лев Николаевич, успевает перешагнуть порог 82-летия.
Ломброзо и Катюша Маслова
В «Воскресении» Нехлюдов, обедая у Корчагиных, никак не в силах отделаться от неприятного впечатления, которое производит на него широкий ноготь большого пальца его невесты, напоминавший такой же ноготь ее отца. Но когда короткое время спустя заходит разговор о наследственности, он, на вопрос, верит ли в наследственность, решительно отвечает: «Нет, не верю».
Нехлюдов приезжает к Корчагиным прямо из судебного заседания, – там, после многолетнего перерыва, он вновь встретил Катюшу Маслову, девушку, некогда им совращенную. Теперь Маслову, уже проститутку, обвиняют в отравлении «гостя», богатого купца. Товарищ прокурора в своей речи помечает обвиняемых ярлыками наследственности. Главной движущей силой преступления он объявляет Катюшу. Хоть она и воспитанница, выросшая в интеллигентной дворянской семье, притом весьма образованна, она, по мысли прокурора, не в силах побороть «зародыши преступности», которые изначально, от рождения, несет в себе, не в силах не предаться «врожденным страстям». В речи прокурора упомянуты прирожденная преступность, теория Ломброзо…
Чезаре Ломброзо, итальянский криминолог, утверждал, что преступниками не становятся, а рождаются, что преступность – наследственно приобретенное свойство определенного типа личности.
В 1897 году («Воскресение» еще не завершено) Ломброзо, участник московского съезда криминалистов и психиатров, приезжает в Ясную Поляну познакомиться с Толстым. Шумно модный в ту пору ученый не вызывает у Толстого интереса: «ограниченный, наивный старичок» («старичок» семью годами младше Льва Николаевича). В нескольких письмах Толстой характеризует гостя как человека «малоинтересного», даже «не полного».
Для Нехлюдова «верить» в наследственность через час после всего, что он слышал в заседании суда, значит согласиться с виновностью Катюши уже по одному тому, что ее матерью была дворовая женщина, каждый год рожавшая от разных мужчин, а отцом случайно забредший в деревню цыган.
В дневнике 189 1 года Толстой отмечает спор с сыном Львом, частым оппонентом отца. Сын не сомневается в существовании и важной роли наследственности. Толстой не в силах признать это. «Для меня признание того, что люди не равны по своей внутренней ценности, все равно, что для математика признать, что единицы не равны. Уничтожается вся наука о жизни».
Уничтожается вся наука о жизни, – если признать, что люди рождаются с неравными возможностями совершенствоваться, двигаться к нравственному идеалу.
Предки мои
Но Толстой, как никто другой, пристально всматривается в людей, вдумчиво изучает их, глубоко и пластично понимает их побуждения, замыслы, поступки, – ему ли не видеть, не знать, не убеждаться всякий день и час, что при той общности, которая роднит, объединяет самых несхожих, самых – по всем признаком – далеко один от другого отстоящих людей, они не математические единицы, что каждый человек – особый мир, и эту свою особость обретает не только в ходе воспитания и общения, но и получает от рождения, по наследству.
Ему довольно задуматься о четырех братьях Толстых, чтобы лишний раз убедиться в этом. Братья, за исключением Николая (он появился на свет в 1823-м, тремя годами старше следующего) – погодки (родились в 1826, 1827 и 1828 годах), росли и воспитывались, образно выражаясь, в одинаковых обстоятельствах места, времени и образа действий. В воспоминаниях Толстой напишет об особости, несхожести каждого из братьев. Но эта особость не мешает всем четверым быть Толстыми.
Он пишет родственнице и другу Александре Андреевне Толстой: «В вас есть общая нам толстовская дикость». Александра Андреевна – пожизненно фрейлина при императорском дворе, лавирует в сложнейшей придворной дипломатии, а вот разглядел нечто – толстовское.
Из письма ясно, что дикость для Льва Николаевича в том, что они, Толстые, сильно «одарены человеческими страстями». В «Анне Карениной» Левину, столь близкому автору, собеседник бросает: «Вы все, Левины, дики». И объясняет: «Ты всегда делаешь то, что никто не делает».
В дневниках все тем же общим словом дикие Толстой подчас определяет и своих сыновей, отлично сознавая их несходство между собою.
Даже общее знакомство с натурой каждого из четырех братьев Толстых, с путями, избираемыми каждым в жизни (это, подчас еще больше, относится к единственной сестре) выявляет в них людей, делающих то, «что никто не делает» – «самобытных, с особыми взглядами». Но, принимаясь рассказывать о себе, о братьях, Толстой видит всех в общей системе рода, носителями пусть меняющихся, обретающих в каждом свои индивидуальные черты, но определенных передаваемых потомству признаков.
Уже в поздние годы Толстой просит сделать для него складную настольную ширму – на ней, в указанном им самим порядке размещены некоторые из хранящихся в доме миниатюрных портретов его предков и родственников. Ширма стоит в кабинете, он любит ее рассматривать. Он собирает предания рода, интересуется деяниями предшественников, особостью личности каждого и судьбы. «Вспоминать предков – отцов, дедов, прадедов моих, мне… особенно радостно», – когда Толстой писал это, вряд ли думал лишь отстраненно о
