Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков

ФСБ и группа лжесвидетелей, с которыми ВАДА ничего не могло поделать — формально все они находились и находятся вне пределов его досягаемости. Поскольку ВАДА — это и была третья большая ошибка — само очертило себе круг оппонентов, нарушителей антидопинговых правил: спортсмены, их друзья, тренеры, врачи, массажисты. Но всё это мелководье. Настоящие акулы оказались неуязвимы для ВАДА: министры спорта и их заместители, офицеры ФСБ, менеджеры и агенты спортсменов. Россия отрицала государственную допинговую программу во время Игр в Сочи и протестовала против поголовной дисквалификации своих спортсменов — и подала апелляцию в CAS, международный спортивный арбитраж. А что это такое? Небольшая организация, сидящая в той же Лозанне и не способная проводить мало-мальски серьёзные расследования, подменяющая их бесконечной бумажной возней на мелководье, разбором апелляций и жалоб.

CAS — это сухая ветка от древа европейского гражданского права. Сидящие на этой ветке судьи CAS не могут вызвать на допрос министра спорта, директора стадиона или крупного менеджера, затребовать выемку документов, задержать и допросить лжесвидетелей. В январе 2018 года в итоге исторического разбирательства — апелляции сочинских олимпийцев, поданной против их пожизненной дисквалификации, наложенной МОК, — были нестрого дисквалифицированы всего 11 сочинских читеров. Остальные спаслись и объявили, что их оправдали. Но на самом деле никого не оправдали, об этом вы тоже прочтёте в книге. Просто не смогли собрать достаточных доказательств, чтобы всех дисквалифицировать, как они того заслуживали. Именно этим беззубое гражданское право отличается от уголовного.

Я участвовал в этом разбирательстве на стороне МОК, однако мои файлы, записи и слова оказались бессильны против глубоко эшелонированного и беззастенчивого вранья российской стороны. Им невероятно помогли гениальные германские адвокаты, знавшие правду, но выворачивавшие всё наизнанку. Просто блестящая работа, проделанная за большие деньги! Я это признаю. И можно подумать, что это я потерпел поражение. Но нет, это как раз ВАДА и МОК на глазах всего мира потерпели страшное поражение — прочтите книгу, и вы узнаете, что́ в феврале 2018 года говорили Томас Бах и Дик Паунд.

А я вошёл в историю.

Видя беспомощность ВАДА и МОК перед организаторами допинговых схем, этими кукловодами, недоступными для наказания и скрывающимися за спинами спортсменов и тренеров, США в 2020 году приняли новый антидопинговый закон Родченкова. Он был поддержан единодушно обеими палатами Конгресса и обеими партиями — и 4 декабря его подписал президент Дональд Трамп. Этот закон, названный моим именем, Law H.R. 835, Rodchenkov Anti-Doping Act of 2019, сокращенно RADA, привлекает law enforcement, то есть оперативников и следователей, для уголовного преследования спортивных деятелей и околоспортивных пройдох, виновных в допинговых преступлениях, нанёсших ущерб мировому спорту. Спортсменов этот закон не касается, они остаются под контролем ВАДА и МОК.

Но это я уже забежал в конец книги.

Детство и школа, до 1976 года

1.1 Детские годы: школа, двор, дача

Я родился в Москве 24 октября 1958 года. Мои родители жили в сыром и тёмном подвале, в общежитии в Лепёхинском переулке на Покровке; там возникла и развилась астма, мучившая меня всю жизнь. Вскоре мы переехали в Кунцево, и вся моя жизнь прошла на окраине, рядом с лесом и Окружной автодорогой. Моя мама, Лидия Григорьевна, была известным врачом, гинекологом, она почти сорок лет проработала в ЦКБ — Центральной клинической больнице на Рублёвском шоссе, называвшейся Кремлёвской. Отец мой, Михаил Иванович, был металлургом — странная специальность для мальчишки, родившегося в Москве в 1932 году и прожившего семь лет в эвакуации во время и после войны в казачьей станице Михайловская, что на реке Хопёр. Его дед по матери, Гаврила Григорьевич Рябцев, был донским казаком, прошёл Первую мировую войну, но из детей у него были одни девчонки, и он был рад мальчишке, московскому внучку. От него мой отец набрался пренебрежительного казацкого отношения к русским мужикам, беспортошным холопам, ни разу не сидевшим верхом на коне.

Иван Лукьянович, мой дед по отцу, был шофёром в Москве; с начала войны у него была бронь, но в марте 1943 года бронь сняли и отправили его учиться на механика-водителя танка. И в ноябре он сгорел вместе с танком в боях под Рудней в Смоленской области. Бросить горящий танк танкисты не могли — их расстреляли бы как дезертиров. В рукописной книге о потерях записано, что танкист Иван Радченков умер от ран 25 ноября 1943 года.

Про сгоревшие танки писать было не принято.

После войны в Москве всё было разбомблено и сожжено, так что возвращаться из эвакуации отцу было некуда. Но Анастасия Ивановна Страхова, отцова тётка, не хотела, чтобы племянник оставался в казачьей станице, и забрала его в Москву, чтобы он окончил школу и поступил в институт. Тётя Настя жила на Таганке, на Воронцовской улице; институт — МЭИ, Московский энергетический — был недалеко. Так мой отец стал металлургом, инженером, специалистом по измерению температуры чугуна внутри доменных печей. Он постоянно ездил в командировки, в основном в Череповец, Липецк и Запорожье, что-то там внедрял и потом оформлял авторские свидетельства.

В школе я был отличником и все домашние задания делал прямо во время уроков, за 5–10 минут. Затем моя тетрадь шла по рукам, одноклассники торопились списать и возвращали её мне только на следующее утро. Учителя удивлялись, почему мои тетради такие потрёпанные. В то время не было компьютерных игр и смартфонов, по телевизору шли всего три, затем четыре чёрно-белые программы; отец мой смотрел только футбол и хоккей, а мы всё время проводили на улице.

Игры были разнообразные: отмерной козёл, слон, конный бой, лапта и футбол — и требовали ловкости, выносливости и силы. И ещё мы часто играли с девчонками в салки и прятки, в вышибалы и классики; в классики, абсолютно девчачью игру, я очень хорошо играл что на правой, что на левой ноге. Играть начинали весной, как только во дворе просыхал асфальт, и прыгали по расчерченным мелом квадратикам до самой темноты. А что ещё было делать у железнодорожной станции Рабочий Посёлок, где мы тогда жили: весной там повсюду грязь и воды по колено, и со двора податься некуда.

Ах, мир огромен в сумерках весной! Приходит месяц май — звонкие детские голоса, долгие вечера и высокое небо! Скоро откроется летний кинотеатр «Ландыш» и наступят каникулы. Холодным утром по дороге в школу мы трясли небольшие берёзки — и в траву сыпались майские жуки! Мы их сажали в спичечные коробки́