И и Я. Книга об Ие Саввиной - Анатолий Исаакович Васильев

Нет, тело исполняло свои обязанности вполне добросовестно и толково: носило, грузило, укладывало, а души НЕ БЫЛО! На ее месте была дыра, каверна, заполнить, залатать которую было нечем, и там свистело сквозняком.

Прооперированная удачно (так казалось) меланома, молчавшая три года (!), проснулась, чему способствовали (абсолютно в этом убежден) предваряющие трагические события, создавшие эту черную драматургию: смерть Севы и затем микроинсульт. Свою дальнейшую судьбу определила Ия сама, категорически отказавшись от химиотерапии. Почему — не объясняла. Решение было окончательным.

Самочувствие Ии вызывало безнадежную тревогу. Мы оба понимали, что это ее последняя поездка в Дорофеево, и это определяло обязательность посещения “домика". С другой стороны, мы делали вполне естественный вид (старались делать), что всё хорошо, всё в порядке, и у нас этот вид получался, слава Богу!

Выезжаем, как всегда, рано — часа в четыре утра. Пустая Москва, ни машины в наших переулках, солнечное тихое утро. Медленно едем по Гагаринскому, и я вижу, как чуть впереди пара голубей перебегает переулок. Мы всё ближе и ближе, а те взлетать не собираются, черт бы их побрал! Делаю единственно возможное: пропускаю их между колес и в тот же момент слышу противный, тошнотворный звук лопнувшего мяча. Смотрю в зеркало заднего вида и вижу столб птичьих перьев, взмывший над асфальтом. Я абсолютно не подвержен мистике и всяким суевериям, более того, всегда останавливал моих друзей, когда они пытались посвятить меня в свои видения и предвидения. Но это происшествие сделало со мной что-то, вызвавшее ощущение страшной тоски. Противно засосало под ложечкой, внутри поселился холод, и возникло нервное настойчивое желание — не ехать! Тем не менее угомонил себя “действенными" словами и решил не посвящать Ию в мои потусторонние страсти.

Играла магнитола, делали бутербродики для Серёжки, пили кофе из термоса — всё как всегда. Но, черт возьми, не покидало чувство ожидания чего-то непредвиденного. И — случилось! Так когда-то Аннушка разлила масло. Ремонтирующие что-то у дороги работяги решили послать за пивом своего парня. Тот впрыгнул в стоящую на обочине “газель", — как специально дождался, когда мы подъедем, — и, не посмотрев, не предупредив, рванул на разворот, то есть — в нас. Это было как во сне. Огромная морда “газели" влетела в правую сторону нашей машины, отбросив ее в страшном грохоте на противоположную сторону дороги. В трехсекундной паузе, повисшей в разбитой, засыпанной битым стеклом машине, Ия спокойным голосом произнесла: “Другую купим". Потом я бегал по дороге, кричал на виновника аварии, вызывал по 112 милицию, “скорую" и эвакуатор. Нас возили в Суздаль на медицинскую экспертизу. И, наконец, на эвакуаторе нас повезли (300 км!) в Дорофеево, где мы оказались поздней ночью.

Бытовые хлопоты — благодатное и сильно отвлекающее от мрачных мыслей занятие. Наладить водоснабжение, электричество, газ, окосить участок, по мелочам одно-другое. Так прошла неделя. Ия, как правило, проводила время в своей комнате, изредка выходя на террасу, что давалось ей с всё большим трудом. Да еще почему-то именно в это лето развелось несметное количество всяких летающих существ, изрядно донимавших нас, особенно малоподвижную Ию. И все-таки она находила возможность шутить по этому поводу и с удовольствием цитировать Пушкина: “Ох, лето красное! любил бы я тебя, когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи".

Пришлось наведаться в Кинешму, купить синтетическую сетку и обтянуть ею полдома, включая террасу и беседку, которую мы торжественно величали “бунгало". В нем (в ней?) любила Ия посидеть за утренним кофе и с обязательным кроссвордом. Сюда, в Дорофеево, из Москвы привозились отслужившие свое книги и журналы, образовавшие за эти годы своеобразную вторичную библиотеку, которую Ия сейчас взялась перечитывать.

Процесс этот был тщателен и нетороплив. Нередко я заставал ее с лежащей на коленях раскрытой книгой и взглядом, направленным в себя. Что-то она пересматривала, что-то передумывала. Что?

Темп жизни ее сильно замедлился, да и вообще наше существование, подчиненное Ииному самочувствию, замедлялось естественным образом, не требуя специальных усилий и стараний: от завтрака до обеда, от укола до укола, от измерения давления до измерения температуры. В этой размеренности была спрятана щемящая тоскливая тревога: мы как будто ждали чего-то и именно медлительностью как бы оттягивали это “что-то". А “оно" совершенно неожиданно проявилось непредвиденным, загадочным, пугающим происшествием. Ранним утром, выходя из дому, я чуть было не наступил на неведомо откуда взявшуюся белоснежную ГОЛУБКУ! Даже не пытаясь взлететь, она спокойно сделала несколько шажков в сторону и принялась что-то искать и находить в траве. На голове ее красовалась зеленая отметина, говорящая о том, что она из чьей-то голубятни. Из чьей? Тут во всей округе никогда не слыхали про голубятников, их здесь просто нет и не было! Единственное, откуда она могла прилететь, — Заволжск, но это — 16 километров. Мистика, в которую я не верю, вещественным образом внедрялась в нашу жизнь.

Когда я рассказал Ие про это, она немного помолчала, как бы обдумывая услышанное, потом откинулась на подушку и тихо произнесла: “Это моя смерть прилетела".

Когда-то давно по телевидению показывали отрывки из спектакля “Петербургские сновидения", где Ия играла Соню Мармеладову. Тогда она, глядя на себя на экране, сказала мне: “Смотри, какие глаза белые". И действительно, бывали моменты, когда, сообразно настроению, ее глаза приобретали необыкновенную прозрачность, в которой пропадали их цвет и зрачки. И сейчас, глядя на меня этими глазами, она, чуть растянув главное слово, так же тихо произнесла: “Мне — п…ц". Я принялся дежурными словесами нести какую-то бесполезную ерунду, пытаясь поменять настроение. Она дождалась паузы в моей болтовне и повторила: “Мне п…ц". Она знала и понимала про себя и про свое положение — всё. Маша — женщина из соседней деревни, которая помогала Ие по хозяйству, — рассказала мне, что Ия, уезжая навсегда из Дорофеева, наказала справить по ней поминки, а затем отметить девять дней и сороковины и просила, чтобы на них были все, кого она знала. А Вовке Коровкину, часто навещавшему нас соседу, сказала на прощанье: “Тебе будет скучно без меня", что теперь и подтверждается: Вовка (мужику — за сорок) без Ии тоскует, бывает — до слез.

Если ж это голубь Господень

Прилетел сказать: "Ты готов!" —

То зачем же он так несходен

С голубями наших садов?

Н. Гумилёв

Этот том Николая Гумилёва до сих пор хранит закладки, сделанные Ией. Их — три. Одна отметила это стихотворение — “Птица"!

Другая — знаменитого “Жирафа":