Кино Ларса фон Триера. Пророческий голос - Ребекка Вер Стратен-МакСпарран

То же самое верно и для художника-пророка. Во Второзаконии 18:18 Господь говорит: «…и вложу слова Мои в уста Его, и Он будет говорить им все, что Я повелю Ему». Важнейшим отличием всех последующих пророков является то, говорят ли они как глашатаи Бога или нет. Однако это не означает, что все они безгрешные создания, без изъянов и слабостей. Нет никаких свидетельств того, что кто-либо из ветхозаветных пророков считался безгрешным, и они часто совершали поступки, которые в глазах их слушателей считались грехом из-за нарушения закона, например обрезание волос Иезекиилем или женитьба Осии на блуднице. В «Запечатленном времени» Андрей Тарковский пишет, что:

У художника проявляется духовный инстинкт человечества. А в творчестве проявляется стремление человека к вечному и возвышенному, всевышнему часто вопреки греховности даже самого поэта.

(Tarkovsky, 1986, с. 239)

Библейский пророк – это прежде всего реформатор и проводник перемен, его цель – донести слово Божье в настоящий момент, чтобы спровоцировать духовную и нравственную перемену в сердце слушателя, пробивая самообман, о котором говорит Брюггеманн. Способность говорить от имени Бога – первое, что объединяет рассматриваемых здесь художников-пророков. Однако следует отметить, что послание заложено в само творчество художников-пророков и не обязательно является четким устным заявлением их самих. И хотя ветхозаветные пророки также предсказывают будущее, очевидно, что с художниками-пророками дело обстоит иначе.

Будучи глашатаями Бога, эти художники-пророки обычно ясно дают понять, что через них Бог говорит, то есть они являются проводниками Святого Духа, а не одного лишь собственного гения. Подобное характерно и для еврейских пророков. Иезекииль описывает это так:

И вошел в меня дух, и поставил меня на ноги мои, и Он говорил со мною, и сказал мне: иди и запрись в доме твоем… А когда Я буду говорить с тобою, тогда открою уста твои, и ты будешь говорить им: «так говорит Господь Бог!» Кто хочет слушать, слушай; а кто не хочет слушать, не слушай: ибо они мятежный дом.

(Книга пророка Иезекииля 3:24, 27)

Роберт Лоут[39] был первым человеком, который исследовал поэзию евреев (и особенно – пророческую) с точки зрения науки в своей книге «Лекции о священной поэзии евреев» (1753):

Достаточно очевидно, что пророческое служение имеет самую тесную связь с поэтическим искусством… У них было одно общее имя, одно общее происхождение, один общий автор – Святой Дух. К исполнению пророческого служения были призваны, в частности, те, кто ранее был знаком со священной поэзией. В их обязанности в равной степени входило сочинять стихи для служения церкви и возвещать пророчества Божьи.

(Lowth, 1969, с. 18)

Так и эти художники-пророки показывают не только, что говорят от имени Бога, но и что они являются проводниками, через которых говорит Бог, в большинстве случаев идентифицируя посредничество Святого Духа. Независимо от тех страданий, что им приходится вынести за высказывания через художественные средства, они верят, что важнее всего – послание и пророческий голос, а не они сами как художники. Воспринимать их цель как нравственную, продвигающую этику, вытекающую из их внутренней моральной перспективы и чувства справедливости, – значит неверно истолковывать отправную точку их творчества и, следовательно, неверно истолковывать общую траекторию всего их творчества. Они являются проводниками перемен, но эти перемены происходят благодаря Святому Духу, с силой обращающемуся через их искусство к получателям их творчества.

О первом из этих художников-пророков, итальянском поэте Данте Алигьери (1265–1321), написавшем «Божественную комедию», говорится, что:

Благодаря ограниченному использованию слова poeta поэтическая мантия переходит от классических поэтов, в основном Вергилия, к поэту переходного периода [Стацию], чье христианство отделено от его поэтической практики… к поэту, чья христианская вера является непременным условием его поэтики. Этим [поэтом] является сам Данте.

(Barolini, 2014, с. 269)

Данте видит собственную роль художника-пророка не просто в ряду эпических поэтов, но и как их искупителя через свое христианское видение рая и ада. Он понимал свою миссию как пророческую, полагая, что был призван говорить от имени Бога [4]. В «Комедии» вымышленная версия Данте оказывается потерянной глубоко в страшном лесу и вынуждена путешествовать по трем мирам загробной жизни: Аду, Чистилищу и Раю. По сюжету Беатриче (реальная женщина, известная Данте, но в произведении считающаяся символом веры) наделяет Данте пророческой миссией словами из Откровения Иоанна Богослова (Откр 1:11): ангел говорит ему «то, что видишь, напиши в книгу» (Purg. XXXII, 100–105, Collins, 1989, с. 148). В книге «Поэты Данте» Теодолинда Баролини пишет, что вместо описания неба и земли, как это делает поэт Вергилий, Данте разбивает барьеры между всеми категориями, когда пишет, что сами небо и земля принимают участие в его творческом процессе. Баролини утверждает, что комедия Данте в конечном счете вовсе не является комедией, но преследует цель полностью стереть границы между трагическим и комедийным, чтобы стоять особняком, вне классификации, созданной неискупленными людьми, показывая, что эта поэма – наиболее священный из всех священных стихов, который парадоксальным образом мог быть записан лишь с чужих слов (Barolini, 2014, с. 271). Но для библейского пророка это вовсе не парадокс, а суть пророческой речи. Данте также недвусмысленно говорит о своем источнике. Апостол Петр в «Божественной комедии» спрашивает Данте о происхождении его веры, и тот отвечает:

Дождь погожий

Святого духа, щедро пролитой

Равно по ветхой и по новой коже,

Есть силлогизм, с такою остротой

Меня приведший к правильным основам,

Что мнится мне тупым любой иной.

(24.91–96[40], Benfell, 2011)

Таким образом, Данте рассматривает себя как писца, записывающего за Духом, который непосредственно участвует в написании текста.

Второй крупный художник-пророк, однозначно ссылающийся на призвание писать от имени Бога и свою роль посланника Святого Духа, это поэт-пророк Джон Мильтон (1608–1674). В первых строках великой эпической поэмы «Потерянный рай» он пишет: «Исполни светом тьму мою, возвысь все бренное во мне, дабы я смог решающие доводы найти и благость Провиденья доказать, пути Творца пред тварью оправдав» (I.31–35[41]). Используя классических персонажей, образы, архетипы и элементы, Мильтон создал первую библейскую эпическую поэму в 12 книгах в виде белого стиха. В ней он изобразил две сюжетные линии. Первая линия – Сатаны как Классического Героя после падения с небес, в которой он разоблачает классического героя таким, каким он был, и вместо этого возвышает Сына до высочайшего положения как ультимативного и окончательного христианского героя. Она пересекается с сюжетной линией Адама и Евы и Грехопадения.