Кино Ларса фон Триера. Пророческий голос - Ребекка Вер Стратен-МакСпарран

первой сцене, – что символизирует для Тарковского акт веры (Tarkovsky, 1986, с. 224) – и произносит (хотя ранее был немым из-за операции): «В начале было Слово [Ин 1:1]. Почему, папа?» В выдающейся книге «Запечатленное время» Тарковского есть целая страница, где изображения из фильмов сопровождаются цитатами из Священного Писания: «Андрей Рублев» (1966) и 1 Кор 13:1–16, «Солярис» и 1 Кор 15:15–19, 26–29:

А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша… Но Христос воскрес из мертвых… Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут.

Последние фразы книги Тарковского возвращают читателя к Священному Писанию:

Возможно, смысл всей человеческой деятельности кроется в художественном сознании, в бессмысленном и бескорыстном творческом акте. Возможно, наша способность творить свидетельствует о том, что мы сами были созданы по образу и подобию Божьему?

(Tarkovsky, 1986, с. 241)

Эти произведения искусства можно понимать как произведения третьего порядка, через которые Святой Дух говорит, призывает и нисходит на нас, если мы готовы слушать и принимать, где бы мы ни находились.

Как не можем мы заглянуть «внутрь» Иеремии, Иезекииля или Перво- / Второ- /Третье-Исаии, так во многих случаях мы не можем заглянуть внутрь художника и его приверженности своему делу. Но это не мешает Святому Духу говорить через текст с тем, кто стоит перед ними. Точно так же я предполагаю, что Дух Божий может пророчески говорить с воспринимающим искусство непосредственно через произведение или с кинозрителями через фильм. Это важное различие, особенно когда речь идет о таком коллективном произведении, как фильм, или об искусстве в наш век технологий, когда методы создания медиа постоянно изменяются.

Я утверждаю, что Святой Дух низойдет на того, кто открыт, жаждет искать и быть найденным, независимо от того, о каком художнике-пророке или произведении искусства идет речь. Это и есть траектория библейского пророчества, которая движется из уст Бога к пророку, от Святого Духа через Священное Писание к художнику-пророку и от Священного Писания к художественному произведению или фильму. Но полноценный, откровенный отклик на поэтический дискурс (который может быть и чрезвычайно слабым, каковым был отклик на ветхозаветных пророков) настоящего пророческого произведения в рамках христианской традиции в итоге вернет нас к свидетельству мира Священного Писания и к Богу во Христе.

Теперь, когда мы рассмотрели призвание художника к миссии художника-пророка через откровение мира Священного Писания, озаренный порядок вещей, манифестированный поэтическим дискурсом, его принятие и свидетельствование художником-пророком, отличное от свидетельствования ветхозаветных пророков, мы можем приступить к исследованию конкретных художников-пророков в рамках теологической и литературной христианской традиции.

Художники-пророки в христианской традиции, схожие с библейскими пророками

Здесь мы исследуем связь библейского пророка с художником-пророком, изучая сходства пяти художников-пророков с библейскими пророками, чтобы создать теологическую основу для оценки пророческой же природы фильмов Ларса фон Триера. К этим художникам-пророкам относятся Данте Алигьери, Джон Мильтон, Федор Достоевский, Фланнери О’Коннор и со стороны кино Андрей Тарковский.

Эти художники-пророки резко контрастируют с широко известными романтическими поэтами-пророками, такими как лорд Байрон, Перси Биши Шелли, Джон Китс и Уильям Вордсворт (Roston, 1979, с. 41), которые придерживались страстного индивидуализма и настаивали на экспрессивной модели языка, характеризующейся эмоциями, переполняющими сердце. Это был, прежде всего, экспериментальный проект самопознания, а также поиск сильно переживаемых эмоций. Через творческое самовыражение они искали возможность выйти за пределы обычного опыта, называемого состоянием возвышенности. Как объясняют Гарольд Блум и Лайонел Триллинг, значение возвышенности изменилось между эпохами Просвещения и романтизма:

Эта возвышенность, которую нелегко отличить от солипсизма… [в отличие от предыдущих эпох, это] возвышенность не великих концепций, перед которыми «я» чувствует себя маленьким, а, скорее, желанного потенциала, в котором частное «я» обращается к бесконечности и таким образом обретает собственное величие.

(Trilling and Bloom, 1973, с. 6)

В противоположность солипсизму, библейские пророки и художники-пророки в своей традиции изрекают другим слово от Бога. Поскольку пророк также несет послание, настроенное оппозиционно к получателям, то и послание, и посланник воспринимаются как эксцессивные или экстремальные. Изучение этих пророческих голосов открывает нам полную картину их сходства с библейскими пророками и друг с другом: во-первых, они признают, что призваны изрекать слово Божье как агенты или проводники Святого Духа; во-вторых, они ненавидят идолопоклонство; в-третьих, они погружают нас в нашу борьбу со смертью; и в-четвертых, их искусство характеризуется дестабилизирующим душевным надломом или шоком. Именно через эти четыре признака мы будет рассматривать художников-пророков. Будь то ветхозаветный пророк или один из конкретных художников-пророков, каждый из них ревнует о Боге и ищет Божьего спасения.

Послание библейского пророка было критически и оппозиционно настроено по отношению к царям, королевским особам и вождям, но также и к сообществу людей, которые слепо верили в существующий метанарратив, предложенный им царем или привратниками их культуры. Тирания этого метанарратива власти приводит к онемению и подавлению боли, согласно теологу Ветхого Завета Уолтеру Брюггеманну[37], возможно, самому читаемому и цитируемому ученому из тех, кто изучает необходимость роли пророка в современной культуре (Brueggemann, 1978). В современной западной культуре это приводит к потере страсти, оцепенению, особенно по отношению к смерти, что делает нас неспособными «пережить ее опыт» [3]. Он цитирует наблюдение Дэвида Ноэля Фридмана[38] о том, что отличительной чертой израильского пророка является поэзия и лирика, и утверждает, что каждый тоталитарный режим боится художника.

Независимо от режима или культуры для Брюггеманна «…Призвание пророка состоит в том, чтобы возбуждать воображение, продолжать вызывать образы и предлагать альтернативные варианты будущего тому единственному, к которому царь [лидер] хочет стремиться как к единственно возможному» (Brueggemann, 1978, с. 45). И в такие времена эта роль выпадает художнику. Задача пророка – погрузить людей в их собственную борьбу и страдания вплоть до смерти. Для обозначения способности пророка погружать людей в осознание своей борьбы, в осознание переживаемого опыта Брюггеманн использует термин «пророческое воображение». Он особенно хорошо подходит для художника, который слышит и видит иначе, чем остальные. Цель пророческого воображения для Брюггеманна – это «прорваться сквозь оцепенение и проникнуть в самообман, чтобы Бог конца всего [смерти] был признан Господом» (Brueggemann, 1978, с. 49). Таким образом, истинный пророк оказывает влияние на своих слушателей независимо от того, принимают ли они его слова или отвергают их. Однако я бы квалифицировала цель «признания Бога конца всего Господом» для художника-пророка как менее приоритетную, учитывая природу их искусства.

Независимо от формы, истинный библейский пророк никогда не говорит сам за себя (Martz, 1998, с. 5), когда произносит пророческое послание.