Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

почему. Причем, что интересно, его внутренний «отказ» не был идеологического или морального свойства. Во-первых, он был инвалид, сильно хромал, ездить или ходить куда-то далеко ему было трудно, невозможно, какой-то простой физический труд (вахтер, охранник, грузчик) – это тоже было для него не то что унизительно, но просто физически тяжело. Он попробовал и не стал.

Эпизодически натаскивая учеников «по физике и математике», пытаясь чинить какие-то старые приборы (от стационарных телефонов до СВЧ-печей, они валялись у него в прихожей какой-то кучей со спутанными проводами), Витя начал потихоньку приспосабливаться к жизни, где, в сущности, не имел никаких постоянных занятий, – и боролся с этим тягучим и долгим временем просто один на один.

Впрочем, тут тоже имелись некие особые обстоятельства, и к ним я еще вернусь.

* * *

…Так вот, по моему мнению, вольно или невольно Витя ставил над собой определенный опыт – будучи еще сильным и не очень старым человеком, он стал жить «просто так». То есть глядя на эту новую жизнь каким-то непосредственным удивленным взглядом и глубоко изучая ее как таковую. В каком-то смысле это был советский «человек без свойств», у которого просто не стало привычной опоры, он летел в своеобразном космосе, в полной свободе от всего, с изумлением и даже некоторым порой восторгом глядя вокруг, на эту новую, данную ему свыше свободу.

Витя никогда не жаловался, никогда не просил денег – только скука его отягощала, ну и еще отсутствие учеников – да и то, не потому, что они приносили «доход», я думаю, а потому что помогали ему «организовать день».

То, как Витя читал мои книги и смотрел мои кассеты, внимательно изучая новый для себя мир, было не просто «занятием», в этом был какой-то особый подвиг человека, который борется с глобальным бытием и не собирается сдаваться.

Витя совершенно не был поклонником советской власти и не сожалел о прошедшем периоде истории – по крайней мере, он никогда об этом не говорил; больше того, он с огромным интересом брал у меня с полки книги, которые раньше не издавали, и пробовал их читать. Ему, как я уже говорил, очень понравился Довлатов, но не понравились другие эмигранты, более ранней волны – Газданов, Набоков или Роман Гуль, он их отложил, насколько я помню, совершенно равнодушно.

Все мои кассеты с фильмами он пересмотрел примерно за месяц, но однажды обнаружил под телевизором кассету с рабочими материалами к фильму «Прогулки с Бродским» моей подруги Якович.

Ее он держал неделю, потом принес, потом попросил еще раз. Казалось, что ему не хочется с ней расставаться. Это были действительно «рабочие материалы» – долгие планы Венеции, прогулки по осенней набережной, пустяшные разговоры в кафе, которые не вошли в сам фильм, ну и бесконечные монологи Бродского, конечно, не отредактированные и не сокращенные, ради них я и держал кассету, пытаясь сделать «литературную запись» для журнала.

Кассета, забытая на время Якович, прожила у меня около года, Витя пересмотрел ее, по его собственным словам, раз пять или шесть.

Я осторожно спросил, не хочет ли он почитать Бродского (сам я был к нему совершенно равнодушен).

– Не-не, – горячо откликнулся Витя. – Бродский меня как-то меньше интересует. Но вот Венеция! Понимаешь ли, я же там никогда не буду, ничего этого не увижу. А там так хорошо все показано, качество высокое. Я смотрю, смотрю…

Короче говоря, никакой ненависти ко всему «чуждому» у Вити не было. Наоборот, был глубокий интерес.

Откровенно говоря, я даже не знаю, что именно видел Витя в окружающей его новой жизни сквозь толстенные стекла своих диоптрий, какой казалась ему новая Москва, когда он с плавками уходил летом на целый день. Была ли в этой вновь открывшейся ему свободе жить без ничего, без всяких работ и правил, только горечь и скука (а может, была и какая-то сладость) – я тоже не знаю.

Витя был для нас цельным, ясным, добрым и очень хорошим соседом, и мне этого хватало. За годы нашей жизни на Кедрова этот симбиоз сложился в идеальную схему – иногда Витя по Асиной просьбе что-то чинил, иногда стеснительно у нас обедал, по-прежнему интересовался новыми книгами и кассетами, порой (в плохом настроении) по-прежнему приходил и жаловался на скуку, на пустоту времени и отсутствие учеников, ему можно было оставить ключ в случае необходимости и вообще попросить присмотреть за квартирой. Он был совершенно в этом смысле надежен.

* * *

…Но была у Вити одна особенность.

Первые годы он вообще казался мне соседом довольно-таки противоречивым, если не сказать сильнее. А дело было вот в чем.

Как вы, наверное, уже поняли, он был человеком широкой, так сказать, души. И у него были друзья. Мужчины его примерно возраста. Учились они или работали когда-то вместе, я не знаю.

Может, просто выпивали.

…И вот эти самые друзья довольно часто приводили к Вите прекрасных дам. Начинался шумный праздник. Это происходило обычно по выходным, но могло продолжаться и на неделе.

В ночи через вентиляционный люк в туалете в нашу квартиру врывались бодрый женский смех, общий звонкий хохот, выкрики и тосты, страстные мужские голоса в низком густом регистре, все это порой было довольно громко, так что моя собака начинала страшно лаять и беспокоиться. Ася посылала меня звонить Вите в дверь, и там я однажды застал не то чтобы очень молодых и не то чтобы очень красивых, но в целом довольно миловидных, так сказать, вполне приличных женщин, которые страшно, безудержно веселились, не обратив, кстати, на меня ровно никакого внимания.

Причем это были никакие не бляди, а вполне цивильные по виду дамы.

Потом я понял, что они приходили на Витину квартиру с той же целью, что и мужчины, – повеселиться; наверное, основой этих оргий была, так сказать, роскошь человеческого общения, а возможно, и беспорядочный секс имел место, это, кстати, тоже стало для меня некоторым открытием – практически одинаковая мотивация у обоих полов.

Витя, между прочим, никуда в это время из квартиры не уходил. Ему было некуда уходить. Все эти оргии он стоически пересиживал на своей кухне, где в эти «праздничные» дни стелил себе на диванчике, закрыв уши наушниками или берушами.

Однажды какой-то Витин гость допился до того, что попросту забыл, где именно живет его друг. И стал звонить в нашу дверь.

Это было совсем поздно, часа в два или в три ночи, дети были маленькие, Ася стонала от ярости, чуть не плакала, и требовала немедленно вызвать милицию, было как-то страшно и противно, а я