Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945 - Ханс Тиль

его жену, и мне стоит лишь сказать… и т. д. Когда я улыбнулся в ответ, он заверил меня, что я, несомненно, выживу. У него есть на это чутье, и, кроме того, у меня крепкие нервы. Не было никакого смысла пытаться услышать, что говорил каждый из нас. Мы вынуждены были кричать друг другу. Похоже, теперь мы погрузились в этот ад надолго.

Противогазная коробка была тщательно охраняемым сокровищем, потому что там всегда хранили не противогазную маску, а сигареты. Содержимое коробки снова показалось мне прекрасным. Как здесь выжить без курева?

Снова в моем уме молниеносно пронеслась вся моя жизнь. Я мог описать все самые важные события в ней. Я мог мысленно поговорить с тем или иным человеком, подать знак своим самым любимым или самым близким родственникам. Я хотел понять причины этого мирового пожара, узнать, что будет потом, что человек может планировать на будущее.

В воздухе стояли разрывы русской артиллерии (а может быть, и нашей тоже: сейчас невозможно было что-либо расслышать и отличить друг от друга), которые рассыпали над землей целые тучи осколков. Мины шестиствольных минометов, захваченных русскими у нас, которые теперь использовались Иванами, издавали в полете вибрирующие звуки, как ослы, когда они готовятся издать свой рев. В других многоствольных ракетных системах другой характерный воющий звук и хорошее рассеивание. За то же время артиллерия выплевывает примерно тридцать залпов, а потом в дело включаются минометы разных калибров, стреляющие с оглушающим глубоким звуком. Все, что было изобретено человеческим умом для убийства себе подобных, кроме газа, сейчас выплевывается на нас одновременно.

Огонь прекратился примерно в 9.30. Я со всей возможной скоростью разгребаю песок и извлекаю оттуда три гранатомета «Панцерфауст», которые предварительно закопал. Мне удалось так же поднять того, кто лежал рядом со мной, и скомандовать ему быть готовым отправиться в последнее путешествие. Третий из нас, похоже, уже был в пути – он никак не реагировал на пинки.

Низколетящие самолеты теперь поливали нас еще и из пулеметов. Рокот танковых двигателей слышался то там, то здесь: похоже, они поспешали к нам со всех направлений. Однако с нашей стороны не следовало никаких мер противодействия. Видно, со всеми нами все кончено. Но нет: в нескольких сотнях метров правее я вижу большую знакомую вспышку, за которой сразу же следует взрыв. В самое яблочко! Из того же места следует вторая попытка, и снова очередная маленькая крепость окутывается пламенем. Этот стрелок – талантливый парень. Что-то невидимое глазу происходит в тылу – и еще одно грибовидное облако после удачного попадания и взрыва.

Похоже, что не со всеми старыми ветеранами с их опытными руками уже покончено. За короткое время полдюжины чудовищ-танков объяты пламенем. Другие двигаются туда-сюда и давят огнем и гусеницами любой выступ на земле, который могут обнаружить. Никогда прежде у меня не было шансов сделать хороший выстрел, как здесь. И почему бы не доставить им удовольствие получить его.

Фельдфебель ничем не мог мне помочь. Обхватив голову руками, он скорченным трупом лежал внизу. Не более чем в двадцати шагах от меня катился один из монстров, чудесно подставив мне свой борт.

Другие были еще ближе, но не так хорошо расположены, чтобы я мог сделать прицельный выстрел. Я увидел только половину взрыва, а потом наклонил голову в поисках второго гранатомета. Пока я делал это, кто-то невидимый ударил меня сбоку с большой силой. Я потерял сознание.

Глава 3

Русский плен

Я часто думал, обрушилась ли та стена после попадания какого-нибудь снаряда, после чего меня вышвырнуло прочь из укрытия, или это танковые гусеницы, когда машина переезжала через мое укрытие, просто не раздавили его до конца. Я не знаю, сколько я пролежал там, в своем укрытии или рядом с ним, но когда я пришел в себя, то оказался раздетым до нижнего белья среди нескольких русских. Они, кажется, пытались мне что-то сказать или подать команду.

Я ничего не слышал, а мои глаза были забиты песком и грязью. Я медленно возвращался к способности мыслить и наконец понял, что мне так и не удалось избежать столь ненавистной и пугавшей меня участи пленного. Эти парни стояли на почтительном расстоянии с направленными на меня автоматами, готовые выстрелить. Почему никто из них не нажал спусковой крючок? Они полностью меня раздели, не осталось никаких следов от моих наручных часов, маузера, ножа, зажигалки и обуви. Кто-то из них протянул мне мой бумажник, в потайном отделении которого я позже отыскал фото своих детей и несколько крупных купюр. Все мои документы и прочее исчезли.

Позднее мне рассказали, что в то время иваны получали по 10 рублей за каждого захваченного пленного – возможно, этого было достаточно, чтобы они решили воздержаться от того, чтобы прикончить меня. Мне отдали китель с одного из убитых солдат. Брюки и обувь пользовались спросом среди самих Иванов, а потому, как решили русские, мне не нужны. В таком виде меня и повели на восток. В 10 метрах от меня двое русских держали автоматы на боевом взводе, в готовности открыть огонь.

На какой-то ферме я попал в компанию первых своих товарищей по плену, но нам не позволили даже перекинуться между собой хоть словом.

Здесь же мне довелось увидеть и первых женщин в солдатской форме – они произвели на нас жуткое впечатление, но они не кусались и не плевались в нас. Но мне не позволили подробно рассмотреть их: ударом прикладом по спине мне было предложено идти дальше.

Так мы шли по грязной жиже, пока не добрались до небольшого города, минуя по дороге продолжавшие вести огонь минометы и связистов, прокладывавших свои провода. Там, на переполненной народом ферме, было оборудовано что-то вроде командного пункта. И вот я стою в ванной комнате лицом к стене, а позади меня с автоматами на изготовку двое русских. Привели еще нескольких пленных, и все они были похожи на ходячих мертвецов. Они просто растянулись на полу. Всего нас охраняли около двадцати русских, стоявших позади изготовившись к стрельбе.

В любом случае Герр Противник демонстрировал нам свое высокое уважение. Переводчик, внешность которого на сто процентов свидетельствовала о еврейском происхождении, предупредил, что любой из нас, кто произнесет, обращаясь к соседу, хотя бы одно слово, будет тут же расстрелян на месте. Я знаками дал ему понять, что ничего не слышу, после чего мне любезно позволили выковырять из ушей грязь и песок. Между тем нас по одному куда-то уводили.