Дочь Муссолини. Самая опасная женщина в Европе - Кэролайн Мурхед

в Китае его восхищало то, что здесь, как мало где еще, можно было говорить, что хочется. Эдда, будучи по природе ленивой, была тем не менее полна любопытства и воодушевления. Оба они в большей или меньшей степени владели английским и французским, а Чиано – еще испанским и португальским, и оба планировали учить китайский. Они были идеальными посланниками фашистского режима.

Начав исследовать окрестности консульского особняка, Эдда поняла, что Шанхай на самом деле был не единым городом, а скоплением нескольких городов, каждый со своим специфическим лицом, и друг с другом их объединял лишь, как писал Даниеле Варе, незабываемый запах «приготовления пищи, в котором смешались кунжутное масло, благовония, цветы лотоса, чеснок и человеческий пот». Был город иностранных миссий: каждая из великих держав выторговывала себе у слабеющих и пошатнувшихся императорских династий права на пользование портом, создав таким образом собственные сферы влияния. Они всячески противились любой идее сильного и единого Китая, как и любым попыткам очистить город от невероятно прибыльной торговли опиумом. Иностранцы обладали несметным богатством и огромной властью, имевшиеся в их распоряжении земля и недвижимость считались «экстерриториальными», их управление и контроль за ними находились исключительно в руках банков и компаний набережной Вайтань. Но теперь китайцы намеревались эти привилегии оспорить.

Наряду с японцами самыми многочисленными и самыми заметными в городе были британцы. Им принадлежали крупнейшие банки и торговые дома, система городского трамвая, система водяного снабжения и городские суды работали по британским правилам. Железные дороги построили русские. В тщательно ухоженных садах и парках Вайтаня действовал запрет на «китайских собак, сбор цветов, игры в мяч и катание на велосипедах». За хаотичным дорожным движением следили регулировщики-сикхи[28]: при необходимости они выскакивали из своих будок и колотили рикш дубинками. Очень скромная по сравнению с другими европейцами и американцами, итальянская община владела сорока семью фирмами и насчитывала свыше шестисот жителей. Большинство из них были выходцы из Северной Италии, оказавшиеся здесь после подписания первого итало-китайского договора еще савойским правительством до объединения. Британцы торговали чаем и опиумом; итальянцы – мрамором, текстилем, шляпами и готовой одеждой, но больше всего шелком и яйцами тутового шелкопряда, завязав тесные связи с Китаем еще в XIX веке, когда тутовый шелкопряд в Ломбардии оказался поражен болезнью.

Иностранцы также владели клубами, ресторанами, магазинами и газетами. Жили они по большей части в роскоши, в домах, выстроенных по образцу нью-йоркских особняков из красного кирпича, баварских замков и неоготических дворцов, хотя оказавшийся здесь ненадолго в 1929 году британский драматург, композитор, актер и певец Ноэл Кауард назвал Шанхай «помесью Брюсселя и Хаддерссфилда»[29]. Молодые Чиано прибыли в Шанхай как раз к началу охотничьего сезона, начинавшегося вскоре после сбора урожая хлопка и бобов. Охота здесь, правда, была не совсем настоящей, и представляла собой английскую игру «с бумажным следом» или, как ее еще называют, «зайцы и собаки»[30]. Такие забавы, писала газета North China Herald, были «лучшей защитой от избыточной роскоши, праздности, распущенности и изнеженности». Лошади играли центральную роль в социальной жизни города, раз в год из степей Монголии сюда привозили диких кобылиц; они были похожи на маленьких пушистых медвежат с мощными спинами и изящными ногами, но после объездки становились прекрасными скаковыми лошадьми.

В эксклюзивном клубе «Шанхай» его члены, поднявшись по мраморной лестнице, попадали в зал с колоннами; здесь были уютные комнаты, обитые панелями из тикового дерева, турецкие бани и самый длинный в мире бар – за его стойкой из красного дерева длиной в 300 метров члены клуба рассаживались в порядке старшинства. Снаружи здание «Шанхая» растянулось на сто метров вдоль набережной, на мозаичном фасаде выделялась фигура глядящей в водную даль красотки – левая рука ее лежала на корабельном штурвале, правой она кокетливо прикрывала глаза. Самыми грандиозными событиями светского сезона были балы в отеле «Мажестик», его танцевальный зал был выстроен в виде цветка клевера с четырьмя лепестками, а стены инкрустированы настоящим золотом. В жаркие летние месяцы в центре танцзала устанавливали глыбы льда для освежения гостей, танцующих под звуки регтайма, диксиленда и фокстрота. «Мажестик» хвастливо утверждал, что кордебалет его кабаре – самый длинный в мире. Каждый год американцы доставляли сюда мороженое, выкрашенное в цвета их звездно-полосатого флага, а шотландцы привозили свое национальное блюдо хаггис из бараньих потрохов. В отеле «Палас» можно было получить традиционный английский завтрак из овсянки, яиц пашот и бекона, а в кафе-шоколаднице насладиться выбором из тридцати одного сорта мороженого. Как самую молодую из всех дипломатических жен – ей едва исполнилось двадцать – Эдду наперебой приглашали блистать в этом лихорадочном, хаотичном, охваченном соперничеством мире. Несмотря на природную застенчивость и склонность мгновенно краснеть, выбора у нее не было.

Буквально в нескольких кварталах от этого бурлящего калейдоскопа роскоши располагался другой Шанхай, город немыслимой нищеты, эксплуатации, коррупции и криминальных разборок. Процветали тайные общества и организованная преступность всех мастей, везде сновали шпионы и информаторы. В городе была колония для прокаженных и почти средневековый уровень грязи, запустения и убожества; пышным цветом цвели туберкулез, оспа и пурпурная лихорадка. В 1930 году средняя продолжительность жизни китайца составляла 27 лет – как в Европе XIII века. Говорили, что в Шанхае сто тысяч героиновых наркоманов с серыми лицами и выпадающими зубами. В холодные ночи на улицах в кучах грязного тряпья находили трупы, на окрестных фабриках по шестнадцать часов в сутки работали маленькие дети с синими от свинца деснами. Обнищавшие родители продавали их безжалостным контракторам для работы на фабриках по производству крепдешина, парчи и шифона. Бордели были забиты тринадцатилетними девочками в шелковых одеждах и с изувеченными ступнями – их в детстве заключали в деревянные колодки, чтобы они не выросли больше восьми сантиметров, и в отделанных розовым шелком тапочках они выглядели как свиные ножки.

Но был еще промежуточный Шанхай, город ночных клубов, кабаре и казино, большая часть которых обслуживала наводнившую город белую эмиграцию из России. Многие их этих людей были евреями, бежавшими от погромов и большевиков и прибывавшими сюда без гроша волна за волной из Владивостока, потеряв семьи, дома и совершив долгое изнурительное странствие, иногда даже на верблюдах. Остальные европейцы относились к ним, как правило, с презрением, считали, что доверять им нельзя и опасались, что они уронят «престиж белого человека». В то же время, как узнала Эдда, они позволяли этим русским стричь себе волосы, шить одежду и давать детям уроки танцев. Русские мужчины – бывшие офицеры, учителя, служащие – учили языкам, верховой езде и