Василий Емельяненко - В военном воздухе суровом

Через двадцать минут под крылом проплыла к хвосту оловянная полоска Днепра. Это половина пути. Где-то там, слева, - Старый Быхов... Начала розоветь полоска горизонта за хвостом самолета. Не доходя до Березины, Гетьман, а вслед за ним и другие летчики выключили навигационные огни. Ведомые неотступно следуют за командиром. Они будут повторять все, что сделает ведущий над целью.

При подходе к Бобруйску штурмовики пошли еще ниже, а впереди по небу уже побежали торопливые трассы, в рассветном небе засверкали вспышки зенитных снарядов. Слева по курсу видна взлетно-посадочная полоса, по обе стороны от нее плотными рядами поблескивают самолеты. Ведущий с доворотом пошел в атаку.

Из-под крыльев штурмовиков дымным росчерком рванули "эрэсы", короткие вспышки блеснули в рядах бомбардировщиков. Полыхнул огонь, закувыркались обломки. Понеслись пулеметно-пушечные трассы, кромсая крылья с черными крестами. А у самой земли от штурмовиков отделились стокилограммовые бомбы. От их взрывов заполыхали "юнкерсы" и "мессершмитты", подготовленные к боевому вылету. Не успели-таки взлететь вражеские самолеты.

...Самолет командира полка снижался над своим аэродромом, оставляя за собой дымный след. Мотор давал перебои. Приземлился, отрулил в сторону, выключил мотор. Но Гетьман почему-то не открывал фонаря. Подбежали техники и сразу начали орудовать у кабины молотками и ломиками: от удара зенитного снаряда, оказывается, заклинило фонарь.

Помогли Гетьману выбраться из кабины: он с головы до пят был залит маслом, белели только зубы да белки глаз. Командир с трудом держался на ногах. Его отвели под руки в сторонку, он присел на пенек, склонился и несколько минут не мог вымолвить ни слова, а только кашлял и отплевывался маслом. Отдышавшись, спросил:

- Из второй группы все вернулись? - О своих ведомых, старшем политруке Василенко и капитане Саталкине не спрашивал. Он видел, как сразу же после штурмовки аэродрома два горящих самолета скрылись за лесом.

Гетьману доложили, что раньше всех прилетел майор К. с одним своим ведомым. Посадил он самолет около аэродрома на фюзеляж. "Что за чертовщина? подумал командир. - Летел позади, а вернулся первым". Позвали майора, уже доставленного на аэродром с места вынужденной посадки.

- Как вы заходили на цель? - спросил его Гетьман.

- Вот с этого направления, - ответил тот, проведя по планшету ладонью.

- Вы уж потрудитесь снять перчатки да покажите поточнее! - возвысил голос командир. Он терпеть не мог, когда по карте водили пальцем, и неукоснительно требовал, чтобы показывали острием карандаша. А тут не рядовой летчик, а его заместитель провел по планшету всей пятерней.

- Пожалуйста, можно и поточнее, - ответил майор и начал не спеша стягивать с каждого пальца в отдельности плотно облегавшие руки перчатки.

- Возьмите карандаш, вычертите расположение самолетов на Бобруйском аэродроме, покажите, как заходили.

- Товарищ майор, - подчеркнуто по-строевому выпрямился К., - я картинки рисовать не умею.

- Да вы мне не картинку, а простую схему начертите!! - Командир закашлялся.

Пока майор К. копошился в своем планшете, Гетьман принялся вытирать платком с лица масло и увидел стоявшего поодаль молодого летчика - одного из ведомых майора К. Командир поманил его рукой. Тот подошел, потупился в землю.

- Вы вернулись вместе с майором? - спросил его командир.

- Так точно...

- Цель хорошо запомнили?

- Нет, товарищ командир...

Гетьмана словно пружиной подбросило с пенька, его обожгла догадка: "Может быть, мой заместитель и над целью не был, потому и "картинки" рисовать не умеет?"

- Куда же сбросили бомбы?

- По пустому месту... - тихо ответил летчик, скосив глаза на стоявшего к нему спиной майора К.

У Гетьмана гулко заколотилось сердце, зашумело в ушах, как от близко взорвавшейся бомбы. Потом он увидел, как у летчика выступили слезы, как тот досадливо смахнул их рукой. Смягчился, взял летчика под локоть, отвел к своему искалеченному самолету.

- Расскажите все по порядку.

- Мы еще не долетели до Березины... Вдруг товарищ майор круто отвернул влево, пошел вниз под строй. Я еле успел за ним... Смотрю, у него бомбы посыпались, и я машинально нажал на кнопку сброса. Потом он и "эрэсы" начал пускать. Только тогда я рассмотрел, что под нами болото, и "эрэсы" пускать не стал. Решил было сам идти на Бобруйск, но других самолетов уже не увидел, а ориентировку потерял... Пришлось лететь за товарищем майором...

В это время Гетьман услышал за спиной голос майора К.:

- У меня забарахлил мотор, поэтому я решил на цель не идти. А бомбы сбросил, чтобы не подорваться на них во время вынужденной посадки...

- И в трех километрах от аэродрома сели на фюзеляж? - сверкнул на него белками глаз командир.

- Мотор перегрелся, совсем перестал тянуть. Козырек забросало маслом...

- Во-о-он!! - несвоим голосом закричал Гетьман, его рука дернулась к кобуре, но кто-то ее перехватил.

...Техники подняли штурмовик майора К. на колеса, заменили винт, запустили двигатель. При пробе на земле, а потом и в полете он работал совершенно нормально. Комиссия пришла к выводу, что летчик специально "вскипятил" мотор, закрыв заслонку маслорадиатора.

В тот же день, когда устало-багровое солнце заваливалось за макушки сосен, на поляну собрали летчиков и техников. За ящиком, покрытым куском красной материи, сидели трое из военного трибунала. А перед ними спиной ко всем стоял высокий человек с непокрытой головой, неподпоясанный, со споротыми петлицами. Не хотелось верить, что это он недавно клялся в Богодухове у ветряка: "Первый "эрэс" я выпущу за нашу Родину, второй - за товарища Сталина!..", а выпустил эти "эрэсы" в болото.

Председательствующий трибунала от имени Родины объявил приговор:

- За трусость - к расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.

Гетьман попросил:

- Только не здесь. Увезите его куда-нибудь подальше.

Полк трижды летал на Бобруйский аэродром. Разведка определила ущерб: уничтожено и сильно повреждено 23 бомбардировщика и 47 "Мессершмиттов".

Прошло много лет, оставшиеся в живых вспоминают о самых памятных первых днях войны. Вспоминают о налетах на Бобруйский аэродром. Вспоминают о старшем политруке Владимире Никифоровиче Василенко, который тогда не вернулся с задания. Ветераны не раз говорили: "Золотой был человек, весельчак, в летчики из технарей выбился. Был лучшим конферансье на концертах художественной самодеятельности. Половина Харькова его знала. Если в афишах объявлен ведущим Василенко, то приходили занимать места пораньше. Даже начальство старалось не опаздывать после того, как однажды Василенко перед самым открытием занавеса с авансцены провозгласил: "Шире дверь, чета Кожуховских идет!" - И тучный начальник штаба с супругой прошествовали под аплодисменты.