Сергей Есин - Дневник, 2004 год

Как же трудно мне каждый раз собраться, и каждый раз я собираюсь довольно небрежно. Четыре блока вещей: компьютер и все, что связано с Дневником, романом, чтением. Второй блок — это вещи для представительской деятельности: выходной костюм, который я надену два раза, рубашки, галстук; потом идут носильные вещи и все, что связано с повседневной жизнью, ну, например, кружка и чайник, бритвенные принадлежности. Уезжаю ведь почти на две недели, предвидеть надо даже смену погоды. Главную тревогу вызывают лекарства — здесь нельзя забыть ничего. А мои собственные книги, а подарки, а телефон, а всякие зарядные устройства и учебники английского! Как я ненавижу себя, что не могу ограничиться и хочу все, даже продолжаю изучать английский, которого, конечно, до самоей смерти не выучу, т. е. не заговорю. Тем не менее с Божьей помощью жить собираюсь долго. Собирался три часа, почти впритык. Попутно разговаривал с В. С. и с приехавшим вечером Толиком. На него ляжет собака. Совершенно безотказный и замечательный парень. Как мы его с В. С. любим!

Со мною в купе ехал мужчина лет пятидесяти, выше меня ростом, крепко сбитый, Сергей. Бизнесмен. Говорили, пока не отошел поезд, сегодня только прилетел с Мальдивских островов, отдыхал десять дней с женой и дочерью. Рассказывал, что в это время там сезон марвина, лов которого описан Хемингуэем в «Старике и море». В это время рыба поднимается ближе к поверхности, метрах в тридцати. Стоит это 400 долларов, занимает около шести часов, блесна с локоть величиной. Сергей полагает, как и я, что рента на природные ископаемые должна принадлежать государству. Но олигархи могут спать спокойно, Касьянов за них!

23 февраля, понедельник. Меня встречала Генриетта Карповна в очень красивой шубе из стриженого бобра. Фестиваль, общение с другим кругом людей, самовоспитание, которое всегда присутствует у людей искусства, сделали и ее несколько иным человеком. Она свободна, раскованна и, наверное, даже сердечнее стала. Ей много пришлось за последние годы перенести, в том числе и тяжелейшую операцию мужа Алибека, которому отняли обе ноги вследствие тромбофлебита. Я немножко знаком с ее домашними тайнами, тем не менее Алибек занимается всеми домашними работами, на коляске ездит по дому, готовит обед, отвечает на телефонные звонки. Это для меня еще один пример и героической жизни, и просто жизненного трагизма. Генриетта хромает, потому что у нее что-то с тазобедренным суставом. Когда я сошел с поезда, то в руках у нее была коляска, она знала, что я привезу книги для библиотеки. Те самые, которые мне дал Петя Алешкин. Коробки с книгами погрузили на тележку и поехали к бюсту Петра. Занятная железная дорога, в Санкт-Петербурге начинающаяся с Петра и заканчивающаяся в Москве бюстом Ленина.

Не обошлось и без несчастий. Тот самый шофер Миша, которого знаю уже десять лет, вдруг накануне слишком сильно, по поводу надвигающегося Дня защитника Отечества, выпил, и по дороге из Гатчины в Ленинград у него ГАИ изъяла права. Мне будет интересно: сколько денег придется за это заплатить доблестным милиционерам? Но у Генриетты какая-то удивительная семья. Доехав до вокзала на попутке, она тут же по телефону вызвала своего русского зятя Диму, и мы покатили по обычному маршруту — я на мужской день, на Защитника, как и в прошлом году, к Саше Иванову. По дороге говорили о Ленинграде, о Матвиенко, о дорогах. Ехали по вылизанной трассе, идущей к Константиновскому дворцу. Дороги довольно сносные, но, по рассказам Димы, в будние дни выстраиваются многокиллометровые пробки — почти нет развязок, Невский — чуть ли не главная артерия, и если на нем что-то случается, движение стопорится на много часов. Здесь совершенно другая, равнинная, нежели в Москве, городская география. Новые проспекты и улицы необычной ширины, и современные дома смотрятся погруженными в заснеженные, скучные пространства. Широкие улицы труднее убирать от снега, жизнь как бы завалена снегом и идет из-под него. И все же, если бы не привычка и дела в Москве, единственный город в мире, в котором я бы хотел жить, — это Ленинград. Он никогда не бывает скучным, а центр просто великолепен, ты всегда отыщешь там что-нибудь новое, можно потратить жизнь и до конца его так и не узнать. Здесь такие напластования истории и человеческой мысли, что не хватит никаких человеческих возможностей. Город, его культура и история затягивают, человек может, занимаясь им, совсем потерять вкус к собственной жизни, к созидательной и трудовой деятельности. Изучение его подобно игре в карты или схватке с игровым автоматом.

У Саши хорошо позавтракал вчерашними блинами с красной икрой и со сметаной, а также свининой с картофелем и грибами, приготовленной в цептеровской кастрюле. Это же блюдо было и в прошлом году. В готовке главное не жмотничать, и тогда будет вкусно. Это остатки вчерашнего пиршества, на которое я опоздал, но сегодня вечером будет маленькое продолжение.

Тут же меня ожидала очень взволновавшая меня новость. 1-го марта в университете состоятся выборы ректора. Кандидатура только одна — действующий ректор Вербицкая. Она — с 1936 года рождения, т. е. моя ровесница. Оказывается, еще летом ученый совет университета послал в Конституционный суд свое несогласие с той частью Закона об образовании, которая касается возрастного ограничения при выборах ректоров вузов, считая это дискриминацией по возрасту. Фигура, конечно, выбрана очень точно, имея еще в виду ее доверительные отношения с В. В. Путиным. Решения Конституционного суда пока нет, но выборы тем не менее состоятся. Для меня лично, хотя я бы не хотел, даже имея возможность, снова становиться ректором, а главное — для института это очень важно. Пока фигуры, которой я мог бы передать дела, зная, что человек этот всегда в качестве приоритета поставит сначала институт, а потом себя, у меня на примете нет.

С Сашей мы на этот раз много говорили о религии, о православии и о работе. Я ведь отчетливо представляю, как он за последние годы продвинулся и вырос как администратор. Мне он, кстати, с некоторой иронией сказал, что вот МГУ свои опытные предприятия потерял, а они, питерцы, наоборот, спасли и теперь развивают. Он, в частности, сказал, что есть две теории современной административной жизни: богатей один или богатей вместе с подчиненными. Он старается придерживаться, и (я слишком давно его знаю), видимо, придерживается именно второго пути. Не жадничать, как говорил Лифшиц, и делиться. Это и есть социализм! И последнее: как человек, в этом смысле лучше подкованный, нежели я, он мне — в ответ на мои стоны по поводу реставрации, взяток и коррупции — сказал, что существует норма отката, как бы узаконенная бизнес-сообществом: везде при строительстве берется 20 %, а в образовании — 10, значит милые многочисленные специалисты, с которыми я разговаривал в министерствах, в Думе, в различных других ведомствах, улыбаясь и умничая, ждали от меня положенный им десятипроцентный откат.