Сергей Есин - Дневник, 2004 год

Как я и предполагал раньше, заехал в издательство «Голос». Там уже начали отмечать День защитника Отечества, но я водку не пил, а чуть-чуть погрыз замечательного и тонко, ювелирно нарезанного свиного сальца. Петр Федорович Алешкин был радушен, несмотря на ранний час, навеселе, доброжелателен. На стене висели портреты очень многих писателей. которых он перед этим печатал. Всласть поговорили, и при этом он высказал несколько очень интересных соображений на литературу, в частности на творчество В. Г. Распутина. Был один момент, пересказанный Алешкину кем-то из друзей юности В. Г., о его якобы маске молчания, принятой сознательно. Соображение о том, что в его повестях русский человек всегда изображается не в наилучшем ракурсе. Пишу, как только можно, смягчая разговор. Верю в эти соображения мало, здесь много и нашей обычной писательской зависти к славе. Народ-то себя и в произведениях писателя узнает, любит писателя, даже боготворит!

Вроде бы договорились с П. Ф. и о печатаньи моего Дневника, я обещал сдать рукопись через полтора месяца. Теперь вся надежда на Б. Л., как справится он.

Днем, как всегда, много бумаг, английский язык с Игорем, разговоры со студентами, на кафедре у Л. М. видел всегда милую и доброжелательную Кутафину. Кажется, всплывает наш старый знакомец Серебрянник, я буду его восстанавливать.

В три в связи с моим отъездом состоялся ученый совет. Был один пункт в повестке дня: доклад Л. И. о научно-исследовательской работе. Доклад и на этот раз Л. И. произнес рыхлый, все, что ему дали кафедры, все, что за год было напечатано, читал прямо с этих заявок. Я понимаю, что все мы люди пишущие, но ведь пишем в первую очередь для себя, и нельзя все нами созданное маркировать как эту самую научно-исследовательскую работу. Об этом я и сказал, одновременно отметив, что доклад не структурирован, и нельзя, прикрываясь собственной работой с учебниками ли, со словарями или просто собственными мемуарами, ничего не делать на работе, манкировать ею, делать лишь «необходимое» в надежде, что кто-то за тебя доделает все остальное. Были и еще вопросы: о повышении качества защит докторских и кандидатских диссертаций, об экзаменах, о работе аспирантов. Что касается экзаменов, то здесь последнее время появилась тенденция всех распуливать по каким-то тестам: быстрее, быстрее. Но ведь экзамен — это не только форма контроля, но и форма собеседования студента и преподавателя, в этих беседах есть огромный воспитательный момент. И об этом пришлось говорить. Естественно, на этот раз нашлось возражение у Ю. И. Минералова. У него 80 человек курса заочников — по норме это сорок часов, но в расписание, по словам З. М., он попросил поставить лишь один день. У него есть какая-то форма контроля, видимо, близкая к тестированию. Значит, с одной стороны, ученый совет отказывается принимать, как вступительный, ЕГЭ, потому что мы, дескать, творческий вуз, высший пилотаж, штучное производство, а с другой — готовы пользоваться формальными методами внутри учебного процесса.

В. П. Смирнов, в преддверии 100-летия Н. Островского — предложил сделать научную конференцию. Это блестящая идея! Здесь не только факт невероятной мировой литературы, но и некий протест против тех, кто пытается всю страну лишить прошлого.

Вечером был в театре «Et сetera» на спектакле по пьесе С. Беккета «Последняя запись мистера К…?» Великолепная постановка Стуруа и блестящая игра Калягина. Мне показалось, судя по тексту пьесы, что Беккет имеет отношение к еврейству, слишком уж прозрачно обращение к субботе и текстам из Ветхого Завета. Суть все та же: старый писатель, почти нищий, отдается воспоминаниям, в общем-то традиционным. На меня очень подействовала сцена, когда вдруг открылся холодильник, а в нем уставленные рядком книги. Только семнадцать экземпляров этого великого произведения писателя оказались проданными, из них «одиннадцать для библиотек». В чем-то есть непознанность гениального остатка и игры Калягина, и самой пьесы.

21 февраля, суббота. Проснулся в пять и сразу принялся читать очерк С. Ю. Куняева в «Нашем современнике», который он написал после поездки в Германию. Наблюдатель он беспощадный и смелый, чувство жалости по отношению к людям, даже ему симпатичным, отсутствует. Главная тема — это та самая политкорректность и толерантность, которые и мне ненавистны. Здесь есть знакомые мне интерьеры фрау Урфф, у которой мы были все в гостях в Марбурге. Собственно, двум вечерам в доме фрау Урфф первая половина очерка и посвящена. Вторая половина — это Потсдамская конференция, на которую Куняев и Василевский отправились из Марбурга. Основным объектом здесь стала сама отвратительно-лицемерная атмосфера этих европейских сейшенов. Но русский писатель не был бы русским писателем, если бы за границей больше всего не интересовался бы именно своими соотечественниками. Особенно досталось Вите Ерофееву и Татьяне Толстой. Но все это не просто ради злословья, пожалуй, я впервые понял пафос подобного отрицания оппонентов. Здесь же есть сцена на русском красноармейском кладбище в Потсдаме. Но есть какая-то, четко подмеченная Куняевым бесовщина, что подобные встречи, с рассуждениями о России и недостаточности ее интегрированности в дела и культуру Европы, происходят в городе, где шестьдесят лет назад боялись даже взгляда Сталина. Хорош и список «русских» писателей, которых отобрали для этой конференции. Принципиальности и последовательности Куняева можно позавидовать. Особенно досталось Прохоровой и Ерофееву.

До одиннадцати, когда я поехал на дачу, я сбегал еще в магазин за деревянным абажуром для бани. Дорого, хотя это лишь деревянные палочки, но замечательно, что за день на даче я, кроме дров на баню и растопку, трачу еще около 100 киловатт электроэнергии.

22 февраля, воскресенье. Приехал около четырех, начал собираться. Мне еще предстоит отвезти в гараж, в институт машину, забрать там книги для Гатчинской библиотеки, а потом Паша повезет меня на вокзал к «Стреле», т. е. к двенадцати ночи.

Как же трудно мне каждый раз собраться, и каждый раз я собираюсь довольно небрежно. Четыре блока вещей: компьютер и все, что связано с Дневником, романом, чтением. Второй блок — это вещи для представительской деятельности: выходной костюм, который я надену два раза, рубашки, галстук; потом идут носильные вещи и все, что связано с повседневной жизнью, ну, например, кружка и чайник, бритвенные принадлежности. Уезжаю ведь почти на две недели, предвидеть надо даже смену погоды. Главную тревогу вызывают лекарства — здесь нельзя забыть ничего. А мои собственные книги, а подарки, а телефон, а всякие зарядные устройства и учебники английского! Как я ненавижу себя, что не могу ограничиться и хочу все, даже продолжаю изучать английский, которого, конечно, до самоей смерти не выучу, т. е. не заговорю. Тем не менее с Божьей помощью жить собираюсь долго. Собирался три часа, почти впритык. Попутно разговаривал с В. С. и с приехавшим вечером Толиком. На него ляжет собака. Совершенно безотказный и замечательный парень. Как мы его с В. С. любим!