Альфа Лиры. Записки русского морского офицера - Николай Васильевич Лукьянович

изображают вместе с лирой. Но я больше не буду утомлять вас этими рассказами, лучше я дам вам книгу об этих мифах на французском языке, которым, как я заметил, вы прекрасно владеете. Если будет настроение, то вы прочитаете все эти замечательные сказки. Хочу только обратить ваше внимание, что в этом созвездии находится самая яркая и самая красивая, по моему мнению, звезда Альфа Лиры или Вега. Это арабское слово означает гриф или грифон – чудовище с львиным туловищем и орлиной головой, живущее на крайнем севере в стране гипербореев и охраняющее золото Зевса от одноглазых людей – аримаспов. Вы грифонов видели, конечно.

– Откуда? – удивилась Ольга Дмитриевна.

– Вспомните Банковский мост в Петербурге.

Она задумалась, и через мгновение воскликнула:

– Ну конечно, конечно, как я могла забыть!

– Не страшно, это бывает. Только там грифоны изображены в виде крылатых львов, что несколько не соответствует древнему мифу.

– А созвездия Лебедя и Орла, расскажите мне о них, – тихо попросила она.

– О, это сплошные эротические легенды, мне даже не совсем удобно их пересказывать. Зевс превратился в лебедя для того, чтобы проникнуть к супруге спартанского царя Тиндарея – Леде. После этого визита она снесла ему два яйца, из одного вышли братья Диоскуры – Кастор и Поллукс – они теперь находятся в созвездии Близнецов. Из другого появилась Елена, из-за которой началась Троянская война, а также ее сестра Клитемнестра – жена микенского царя Агамемнона. Что касается созвездия Орла, то оно тоже названо в честь Зевса, который превратившись в эту птицу похитил сына троянского царя Ганимеда, прельстившись его необыкновенной красотой. Вот такой был любвеобильный верховный бог у древних греков. Впрочем, в его оправдание можно заметить, что и женщины, имея власть, не всегда отказывают себе в удовольствиях такого рода, вспомним нашу Екатерину Великую. Но это так, внешняя канва, – запнувшись, сказал я, – а звездная жизнь – это сплошные загадки на самом деле.

– О, конечно, в Смольном институте профессор философии нам любил постоянно повторять фразу Канта, что только две вещи наполняют его душу новым чувством – это звездное небо над головой и моральный закон внутри его самого, – заметила моя гостья. – И я никогда не забывала эту сентенцию Канта, – с легкой гордостью добавила она.

После этой достаточно утомительной, как мне показалось, экскурсии Ольга Дмитриевна молчала всю дорогу, улыбаясь каким-то своим мыслям. По возвращении я передал ей, как и обещал, книгу о древнегреческих мифах.

С этого времени практически каждый вечер Ольга Дмитриевна уходила со мной в обсерваторию, при этом она часто гуляла там одна, рассматривая звездное небо. Я ей подарил подзорную трубу, и она с увлечением изучала созвездия.

– Вы правы, Николай Викторович, – как-то с восхищением сказала она мне, – Альфа Лиры действительно самая красивая звезда. Мне кажется, я могу часами любоваться ею.

Меня обрадовали ее слова, кажется, она потихоньку отходит от «прелестей» большевистского ада. Я всеми силами старался отвлечь ее от горьких воспоминаний, и мы много говорили о разных предметах: об Эрмитаже, о путешествиях, о чужих странах, о музыке. Меня всегда поражала ее любознательность, ее какое-то детское желание узнать как можно больше о вещах, которые в принципе ей были и не очень нужны, в практическом смысле, безусловно.

– Действительно, – говорил я, стараясь отвлечь ее от горькой действительности, – когда смотришь на ночное небо, то понимаешь, что эти созвездия и эти звезды видели такое, что наше теперешнее состояние кажется вполне терпимым.

Постепенно она приходила в себя, стала такой же, какой я запомнил ее в Петербурге, немного игровой, веселой и чуть-чуть легкомысленной, а ведь это сочетание всегда украшает молодую женщину и невольно притягивает мужчин. Должен сознаться, что беседы с ней доставляли мне ни с чем несравнимое удовольствие. Она в совершенстве владела пятью европейскими языками, да и потом, какого мужчину в возрасте под шестьдесят лет не радует общество молоденькой и хорошенькой женщины. В дополнении к возникшей невесть откуда идиллии необходимо сказать, что в моем доме был рояль, оставшийся от старых хозяев, и Ольга Дмитриевна с увлечением играла на нем. Особенно часто она исполняла полонез Огинского «Прощание с Родиной» и адажио Томазо Альбинони. Благодаря ей забывалась горькая действительность, куда-то уходило и прошлое и настоящее, а чувство легкой тоски по прежней жизни заставляло постоянно погружаться в этот мир музыки, – прекрасный и недоступный одновременно.

Однажды вечером, пытаясь уснуть, я лежал в своей комнате, и хотя звуки музыки все еще звучали во мне, страшно становилось за Родину, за флот и невольно приходила на ум строка из Карамзина – «и живые позавидуют мертвым». Но мои грустные размышления прервал легкий стук в дверь, я вскочил и увидел на пороге Ольгу Дмитриевну.

– Ничего не говорите и не прогоняйте меня, – прошептала она и прижалась ко мне, спрятав лицо. Все дальнейшее было как во сне, но я до сих пор поражаюсь, откуда во мне проснулось тогда столько мужской силы. Наверное, такое возможно только на краю бездны или в минуты полного отчаяния.

Я часто думал потом об этом событии, совершенно изменившем мою дальнейшую жизнь. Что было до этой встречи с Ольгой Дмитриевной? Короткие свидания в портовых гостиницах с замужними или разведенными женщинами, по-настоящему озабоченными лишь своими детьми, или такие же короткие, но бурные романы с дамами полусвета, пресыщенными всем и вся, в том числе и мужчинами.

Все последующие дни я был в полном забвении, догадливый Михаил Осипович только посмеивался, он и сам захаживал к вдовой соседке и поэтому всегда говорил мне укоризненно и официально – «негоже мужику жить без бабы, ваше высокоблагородие».

Наедине с собой я часто думал, почему и как это получилось, что на закате дней я встретил столь поглотившую меня страсть, хотя с рациональной точки рения это явление обыденное – уходящая жизнь всегда требует невозможного, какого-то последнего взлета, лебединой песни. Говорят, что яблоня цветет самым прекрасным цветом перед тем как окончательно засохнуть и погибнуть. Впрочем, и у государств, и великих империй такая же судьба. Наша праматерь Византия незадолго до своего падения пережила золотой век, историками названный веком Палеологов.

– Следовательно, – размышлял я, – и мне скоро придется встретиться, говоря словами Лермонтова, с «вестником избавленья». Ну что же, я к этому был готов всегда, да и потом, сама морская стихия требует готовности к смерти, то есть к чему-то неизведанному и поэтому манящему. С юношеских лет мне врезались в память стихи Пушкина, в Морском училище я часто повторял их:

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане,