Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

решает дела; это – ничто. Гарнизон после июльских дней тоже не может внушать больших надежд. Но во всяком случае, если держать курс на восстание, то нужно действительно что-либо делать в этом направлении.

Дзержинский, обведя взглядом еще не говоривших, отметил нехарактерную терпеливость и спокойствие Ильича даже в то время, когда выступал Каменев, обратил внимание на задумчиво застывшее выражение лица Сталина, будто изучающего кисть своей руки на столе, и решил, что пора включаться в обсуждение:

– Готов согласиться с оценкой товарища Урицкого касательно Петроградского совета. Я тоже это ощутил. Это так. И с аргументом по поводу недостаточной технической подготовки восстания, пожалуй, тоже соглашусь.

Но не соглашусь с тем, что телега должна ехать впереди лошади. Техническую подготовку восстания можно легко нарастить и в плане организации, и в плане вооружения, и в плане координации. Я в этом абсолютно уверен. Но сначала должно быть принято четкое и ясное политическое решение, взят курс на восстание, определен срок, распределены обязанности. Тогда и те сорок тысяч винтовок уже не будут ничто. Я постоянно бываю на заводах и в частях гарнизона. Рабочие и солдаты готовы и, если мы промедлим, просто обойдутся без нас! И вот это уже может привести к анархии и краху революции…

Дзержинский, как ни пытался сдерживать себя, все же заметно волновался, говорил и не то чтобы громко, но яростно и пылко. По-другому не выходило. Такова натура…

Сразу после Феликса слово предоставили Ленину. Собственно, ради этого и собрались. Одно дело – письма, и совсем другое – возможность вживую обсудить все аргументы, задать вопросы. Он тоже начал с констатации:

– С начала сентября замечается какое-то равнодушие к вопросу о восстании. Между тем это недопустимо, если мы серьезно ставим лозунг о захвате власти Советами… Положение международное таково, что инициатива должна быть за нами. То, что затевается со сдачей Нарвы и сдачей Питера, еще более вынуждает нас к решительным действиям.

Ильич говорил спокойно и уверенно, словно никого не убеждая, а лишь подводя итоги размышлениям всех присутствующих:

– Массы утомились от слов и резолюций. Большинство теперь за нами. Политически дело совершенно созрело для перехода власти. Аграрное движение также идет в эту сторону, ибо ясно, что нужны героические силы, чтобы притушить это движение. Лозунг перехода всей земли стал общим лозунгом крестьян.

Политическая обстановка таким образом готова. Надо говорить о технической стороне. В этом все дело. Между тем мы вслед за оборонцами склонны систематическую подготовку восстания считать чем-то вроде политического греха.

Ленин бросил быстрый взгляд на Троцкого.

– Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу.

Дзержинский внимательно отследил реакцию на эти словах. Многие из большевиков, в том числе и сам Феликс, были выдвинуты кандидатами для участия в Учредительном собрании от разных губерний. Но Ильич уже заключил:

– Медлить – преступление, ждать съезда Советов – ребяческая игра в формальность, вздорная игра, предательство революции. Областным съездом и предложением из Минска надо воспользоваться для начала решительных действий.

Спустя еще нескольких часов упорного обмена мнениями и предложениями приступили к редакции основной резолюции.

«ЦК признает, что международное положение русской революции (восстание на флоте в Германии как крайнее проявление нарастания во всей Европе всемирной социалистической революции, затем угроза мира империалистов с целью удушения революции в России) – так и военное положение (несомненное решение русской буржуазии и Керенского с К° сдать Питер немцам) – так и приобретение большинства пролетарской партией в советах, – все это в связи с крестьянским восстанием и с поворотом народного доверия к нашей партии (выборы в Москве), наконец, явное подготовление второй корниловщины (вывод из Питера войск, подвоз к Питеру казаков, окружение Минска казаками и пр.) все это ставит на очередь дня вооруженное восстание».

Несмотря на долгие обсуждения, Каменев и Зиновьев всё же голосуют против. Остальные десять – за. Ленин непреклонен:

– Либо диктатура корниловская, либо диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства.

Уже совсем глубокой ночью Дзержинский, опасаясь, что за полемикой по поводу резолюции будут забыты конкретные организационные вопросы, предлагает создать из членов ЦК политическое бюро. Предложение принимается. В политбюро входят семь человек: Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сталин, Сокольников, Бубнов.

Расходились по очереди. Сначала Ленин и Зиновьев, продолжая о чем-то спорить. Затем Сталин и Свердлов, молча. Остальные остались ночевать, конечно, если несколько часов до рассвета можно назвать ночевкой. Выйдя перекурить вместе с Феликсом, Урицкий как бы между делом, прощупывая его, заметил:

– А вам не кажется, что Троцкий сегодня фигура более значительная и полезная для революции, чем Ленин?

Глава 9

Смольный берет власть

Едва рассвело Феликс направился в Смольный. Сюда, в Николаевский флигель, из-за ремонта в Таврическом дворце ещё в июле Временное правительство определило Исполком Петроградского совета.

Миновав главные ворота с двумя пулеметами и грозной гирляндой свисающих до земли патронных лент, Феликс подошел к самому зданию. Сюда, прямо к крыльцу, скорее даже не для защиты, а для внушительности тоже подкатили трехдюймовые пушки.

Митинг у Таврического дворца. 1917 г.

[Из открытых источников]

Неподалеку, у костров кучками стояли, курили, весело травили байки солдаты и вооруженные рабочие. Откуда-то даже раздавалась гармошка. Обстановка была будто предпраздничная.

И в вестибюле тоже толчея – матросы, солдаты и красногвардейцы, которых легко отличить по двум символам революции – красным бантам и перевязям из тех же пулеметных лент. Все куда-то спешат, орут, ругаются. В воздухе висит прогорклая смесь пота, перегара и махорки.

К кабинету номер 18 приходится прямо-таки протискиваться. Здесь заседает большевистская фракция Петросовета. Сюда за приказами и разъяснениями стремятся посланцы заводов, фабрик, воинских частей из города и окрестностей. Все хотят знать, к чему готовиться.

Среди серых шинелей, рабочих пальто, матросских тужурок встречаются десятки людей в крестьянских зипунах. С котомками за плечами, с наказами в руках они ходят растерянно среди суеты, шума и говора, не зная, к кому обратиться, чтобы получить ответы на свои вопросы. Один из них рассказал Дзержинскому, что поначалу они пошли в Таврический:

– Где тут узнать у вас?

– Что узнать?

– Да вот… насчет теперешнего положения. Как быть?

– Идите вот в эту комнату.

Входят.

– Вам что?

– Как оно теперь? Можно ли взять у помещика землю?

– Можно, но пока на арендных правах.

– А лес можно рубить?

– Пока не выйдет общий закон, от порубок воздержитесь.

– А с инвентарем как?

– Инвентарь остается помещику. Потом будет разъяснено.

– Дайте хоть какую квитанцию, что мы были у вас,