Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

их няня, а ещё сестра со своей дочерью, две курсистки, горничная, она же кухарка, с двумя своими детьми. Но сегодня не было никого. Гостей на кухне, куда вела черная лестница со двора, принимали только однопартийцы – Лия со своим братом.

Небольшая прихожая. Налево от нее – столь же маленькая комната, темная, окнами в узкий двор-колодец, почти сплошь до потолка заставлена книгами. Направо от прихожей, ближе к подъезду, – узенькая комната с окном на набережную. Еще дальше вдоль набережной – кабинет. За ним детская. Оттуда вход в столовую и снова в кухню, где уже кипел самовар. Изредка хозяева откликались и на заранее обусловленное количество звонков с парадного входа.

М. С. Урицкий.

[Из открытых источников]

Все прибывающие располагались в большой комнате за дубовым обеденным столом, накрытым белой скатертью, и при неярком свете лампы с белым же абажуром угощались горячим чаем. После прохладной и ветреной прогулки никто не отказывался. А затем некоторые перемещались на столь же солидный мягкий диван у окна, чтобы поприветствовать устроившуюся там красавицу Александру Коллонтай, только выпущенную из Выборгской женской тюрьмы под залог, внесенный Максимом Горьким.

Когда в сопровождении своего связного Эйно Рахья вошел Ленин – без бородки, в очках, в парике со стрижкой, как говорилось в народе, «под горшок», в гриме и косоворотке, – те, кто не бывал в Разливе, даже вздрогнули от неожиданности. А Коллонтай руками всплеснула. Узнать вождя революции ни одному шпику было бы не под силу. Ильичу, право слово, только гармошки в руках не хватало. Загримированный не менее тщательно Зиновьев подобного эффекта не произвел. И будто бы несколько расстроился от этого.

Членов «узкого», рабочего секретариата ЦК собралось двенадцать. Остальных в городе не было. «Дюжина недюжинных умов» – как пошутил, кажется, Урицкий. Сравнение с числом апостолов тоже могло прийти в голову, но по вполне понятным причинам озвучить его никто не решился. Хотя дворян Ульянова-Ленина, Дзержинского и Оппокова-Ломова, сына коллежского советника аптекаря Бриллианта-Сокольникова, дочку прославленного генерала Домонтовича Коллонтай, купеческих детей Бубнова и Урицкого, отпрысков преуспевающего земледельца-колониста Бронштейна-Троцкого, фермера Радомысльского-Зиновьева, инженера Розенфельда-Каменева, гравера Свердлова, сапожника Джугашвили-Сталина свели в этот час в этой комнате грядущие судьбы народов.

На приветствия, улыбки и шутки много времени не было. Решили, что председательствовать будет Яков Свердлов, а вести протокол опытная в подобных занятиях Варвара Яковлева, которая, кстати, на июльском съезде была избрана кандидатом в члены ЦК. Она пользовалась особенно большим доверием у Моисея Урицкого, с недавнего времени ведшего дела секретариата.

С Урицким Феликс был ещё в Александровском централе во время знаменитого бунта. Чуть позже, там же неподалеку от Качуга, встретились и с Троцким. Их колонна догнала этап, которым следовал Феликс. Картинка опередившего своих товарищей, кричащего приветствия и радостно машущего фуражкой Бронштейна крепко засела в памяти. Троцкий всегда и во всем должен быть первым. Едва два месяца назад на съезде присоединился к большевикам и уже полмесяца как председатель Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. А с Георгием Оппоковым Феликс близко познакомился только весной этого года в Москве, хотя партийный псевдоним Афанасий ему был известен и раньше.

Свердлов начал с напоминания собравшимся о том, что по возможности следует не перебивать друг друга и не говорить особенно громко. Замечание было вполне уместным. Привыкшие к трибунам и митингам, к зажигательным речам и владению аудиторией не всегда контролируют силу своего голоса и эмоции. Это Феликс знал и по себе.

Кстати, едва ли не самым на удивление мощным и глубоким басом среди собравшихся обладал как раз невысокий и на первый взгляд даже тщедушный Свердлов.

Он переписал присутствующих, передал начатый протокол Яковлевой, а сам проинформировал собравшихся о настроениях солдат на фронтах, усиливающемся влиянии большевиков после отпора корниловцам, о получении сведений от представителей нескольких армий о каком-то отводе войск Северного фронта. Подчеркнул, что из Минска тоже сообщают о подготовке новой корниловщины. Вся артиллерия загнана в Пинские болота. Гарнизон окружен казачьими частями, однако солдаты вполне могут разоружить их. Идут какие-то переговоры между штабами и Ставкой подозрительного характера. Ведется усиленная агитация против большевиков. Но на фронте настроение против Керенского.

В завершение сводки Свердлов довел до собравшихся мнение о технической возможности вооруженного выступления в Минске и о предложении оттуда оказать помощь Петрограду посылкой революционного корпуса. Нужна лишь команда.

Следующим выступил Оппоков-Ломов с рассказом о ситуации в Москве. На пленуме московских Советов, а их два, большинство голосов было отдано за большевистскую резолюцию и соответственно за восстание. Прения развернулись лишь по вопросу о том, может Москва или не может взять на себя почин выступления, учитывая, что рабочие пока слабо вооружены, а связь с казармами недостаточна. Сетовали и на то, что в отличие от столицы среди московского пролетариата преобладают текстильщики, недавние выходцы из деревни, медленно освобождающиеся от мелкобуржуазного влияния. В результате из видных членов партии только Рыков и Пятницкий были против восстания, остальные – за.

Взявший слово Каменев, как и ожидалось, категорично высказался против ленинского предложения, выдвинув такие аргументы, как неблагоприятная международная обстановка, недостаточная численность пролетариата в аграрной стране и его неподготовленность. По сути, предлагал выждать, занять оборонительную позицию.

Его поддержал Зиновьев. Это было уже не столь предсказуемо. Они столько времени провели вместе с Ильичом и в шалаше, и в Гельсингфорсе, что могли и столковаться. Все эти ленинские письма рождались, что называется, прямо при нем. Но, видимо, одно дело – в шалаше, а другое – на душе. Показавшийся Дзержинскому полгода назад ленинским «санчо пансой», пожалуй, таковым вовсе не являлся.

Троцкий и на этот раз выступал эмоционально, ярко, эффектно и чуть лукаво, не желая открыто возражать мужу своей сестры Каменеву и одновременно будто оставляя себе путь к будущему оправданию: да, восстание необходимо, но должно быть отсрочено до II съезда Советов…

Хотя всем было понятно, что такая постановка вопроса просто-напросто приводила к его срыву, ибо давало Временному правительству возможность сосредоточить ко дню созыва съезда достаточные силы для подавления. Буквально накануне в тезисах для Петербургской конференции Ленин уже призывал: «Надо бороться с конституционными иллюзиями и надеждами на съезд Советов, отказаться от предвзятой мысли непременно дождаться его».

Урицкий, неторопливо сняв круглые очки, подышав на стекла, тщательно протерев их платком, констатировал:

– Мы слабы не только технически, но и во всех других сторонах. Мы выносили массу резолюций, а действий решительных никаких. Петроградский совет дезорганизован. На какие силы мы опираемся? Да, сорок тысяч винтовок есть в Петрограде у рабочих, но это не