Чайковский. Истина русского гения - Евгений Александрович Тростин

смотрели с еще более высокой точки зрения, ибо меня чествовали не как русского музыканта, а как просто русского, и я был поводом к весьма знаменательным русофильским демонстрациям.

Итак, я решился потрубить о себе сам. Уверяю Вас, что это не ради рекламы о себе.

Я проживу здесь около двух недель; потом поеду, вероятно, в деревню к себе (я нанял дачу под Москвой), но в мае мне хочется побывать в Питере.

Низкий поклон Ивану Александровичу и всем общим друзьям.

Искренне преданный и уважающий П. Чайковский».

Совет мой, о котором пишет Петр Ильич, он действительно привел в исполнение, и описание его заграничного путешествия в 1888 году увидело свет. Оно помещено в вышеупомянутом издании «Музыкальные фельетоны и заметки Петра Ильича Чайковского» (1868–1876) с предисловием Г. А. Лароша (Москва, 1898). Если не ошибаюсь, это описание было напечатано ранее, но в каком периодическом издании – не помню.

К весне 1888 года как раз назрел вопрос о заказе Чайковскому музыки для большого балета. Это была давнишняя мечта И. А. Всеволожского. Долго искали сюжет к новому балету и ни на чем не остановились. Наконец Иван Александрович решил сам набросать и составил интересное и талантливое либретто балета на сюжет известной сказки Перро «La Belle au bois dormant» («Спящая красавица»).

Этот, в свое время имевший грандиозный успех, балет, вся планировка и mise en scene (мизансцена) которого, а также все рисунки костюмов и задания декорации целиком исполнены самим Всеволожским, – по справедливости должен считаться детищем союзного творчества Чайковского, Всеволожского и Мариуса Петипа. Заказ балета был принят Чайковским весной 1888 года, разработанная же балетмейстером Петипа подробная программа «Спящей красавицы» передана Петру Ильичу летом 1888 года.

Между прочим к осени 1888 года относится небольшой эпизод с одной из нередких для Чайковского попыток покровительства начинающему таланту. Мне не раз приходилось убеждаться в необыкновенной доброте и сердечности Чайковского. Разжалобить и растрогать его горестным положением совершенно чужих ему людей было очень легко. След такого необыкновенно горячего сочувствия сохранился в его переписке со мной в 1888 году. Надо заметить, что сочинение музыки к опере «Чародейка» до некоторой степени сблизило Петра Ильича с упомянутым выше либреттистом этой оперы Ипполитом Васильевичем Шпажинским, автором драмы того же названия, и семьей его.

Знакомство с женой Шпажинского привело Петра Ильича к обращению ко мне с письмом, остававшимся долго секретом, но теперь, за смертью почтенного драматурга, могущим увидеть свет. Письмо это такого содержания:

«10 сентября 1888 г. Клин, Фроловское.

Многоуважаемый и добрейший Владимир Петрович!

Я высылаю Вам сегодня некую рукопись, озаглавленную „3 м е е н ы ш". Но прежде чем объяснить, зачем Вам ее посылаю, я должен конфиденциально рассказать, почему я этой пьесой очень интересуюсь. Существует в России очень известный драматург. Он женат и имеет двух уже почти взрослых детей. Жена его необычайно симпатичная и необычайно несчастная женщина. Не буду развивать перед Вами подробную нить происшествий, породивших семейную драму такую тяжелую и печальную, что его писаные драмы страшно бледнеют перед ней в отношении интереса. Как бы то ни было, но несчастная жена драматурга удалена им вместе с детьми в глухую провинцию, и хотя средства для жизни, довольно скудные, им даются, – но положение несчастной женщины, оскорбленной, униженной, сосланной в ненавистную глушь, постоянно мучимой разного рода нравственными истязаниями, причиняемыми мужем, – глубоко трагично и печально. Вследствие особого рода обстоятельств я принимаю в ней живейшее участие. Из писем ее я заключил, что она обладает литературным талантом, и всячески уговаривал ее обратить на него внимание, начать писать, в работе искать забвения всего, что ее мучит и доводит до болезни, а кто знает? может быть, и средств не быть зависимой от мужа. Уговаривание мое возымело действие, и «Змееныш» есть первый ее опыт для сцены. Мне кажется, что пьеса, хоть и не отличается поразительной новизной характеров, но не лишена жизненности, талантливости, и особенно третье действие, по-моему, очень сценично.

Разумеется, хотелось бы ужасно, чтобы пьесу дали на императорском театре. Знаю, что есть Комитет (Театрально-литературный комитет при Дирекции театров по рассмотрению драматических произведений, предлагаемых к представлению на императорской сцене.), знаю, что надо соблюсти разные формальности, – но что и как нужно, хорошенько не знаю. И вот мне пришла мысль отдать пьесу под Ваше покровительство, то есть, другими словами, хочется поэксплуатировать немножко и Ваше дружеское расположение ко мне, и Ваше положение в театре. Голубчик Владимир Петрович, потрудитесь, пожалуйста, что можно сделать. Во-первых, конечно, нужно, чтобы Вы имели полчаса досуга для прочтения пьесы и решили, стоит ли о ней хлопотать. Во-вторых, если она Вам покажется стоющей, – то нужно исполнить требуемые формальности, и, в-третьих, сколь возможно возбудить к ней интерес и сочувствие. Кто именно автор пьесы – не должен знать никто, кроме Вас и Ивана Александровича. Это жена И. В. Шпажинского. Главное, нужно, чтобы муж не знал, а то беда будет. Другое дело, если пьеса будет иметь успех, – тогда, пожалуй, пусть узнает и Ипполит Васильевич. А покамест, ради бога, прошу Вас о том, кто автор, никому не говорить, кроме И. А.

Я так страстно желаю, чтобы моя вера в талант г-жи Шпажинской была основательная, что, быть может, заблуждаюсь, но, ей-богу, мне кажется, что пьеса очень хорошенькая и что с Ильинской в роли Вали она будет очень нравиться. Все авторские права, то есть назначение ролей и т. д. (разумеется, за исключением платы), она передала мне.

Если же я ошибся и „Змееныш" никуда не годится, – простите, что обеспокоил Вас. Надеюсь в более или менее близком будущем быть в Петербурге и повидать Вас.

Искренне преданный П. Чайковский».

Разумеется, я тотчас выразил полную готовность исполнить просьбу Петра Ильича и, долго не получая пьесы г-жи Шпажинской, телеграфировал Чайковскому запрос по этому поводу. Почти в то же время Петр Ильич был озабочен постановкой его «Евгения Онегина» на сцене Пражского театра («Narodni Divadlo» – «Народный театр» – чешек.) и просил меня помочь этому театру высылкой необходимых руководящих в постановке материалов. Общими силами с главным режиссером оперы Г. П. Кондратьевым и с начальником монтировочной части П. П. Домерщиковым мы собрали все, что было возможно, и выслали в Прагу: mise en scene, монтировку, рисунки костюмов и все необходимые указания по постановке «Онегина». Сообщая обо всем этом в письме к Чайковскому, я упомянул о неполучении рукописи «Змееныша» и, между прочим, спросил о ходе работ по композиции «Спящей красавицы». В ответ на это получил следующее, немного