Святые русской Фиваиды - Максим Александрович Гуреев

бору там всегда было темно, а зимой как-то по-особенному промозгло и холодно. Ветер с Кубенского озера там выдувал снег с побережья, и низкие тщедушные сосны стояли на черной промороженной земле, как на скользком базальтовом отроге.

Когда Федор Дмитриевич узнал, что я направляюсь в монастырь, то был изрядно удивлен – мол, «что там делать, все равно ничего не осталось, церковь в баню давно перестроили, инвалиды по двору бродят, вот только старый колодец, который, говорят, еще Александр Куштский выкопал, сохранился».

– Вот и посмотрю на этот колодец, – нашелся я.

– Ну разве что… – развел руками мотоциклист.

Попрощались. Он сказал, что сейчас едет к себе на участок, ему на работе выделили, там у него баня, огород и лодка, участок-то на берегу реки стоит, в Высоковском затоне.

С тем и уехал.

Дорога через бор действительно произвела удручающее впечатление – проложенные по обочинам сгнившие валежины шевелились под ногами как живые, ветер раскачивал кривые деревья, птиц не было слышно – бесприютно, тоскливо, горестно.

Вскоре показались ворота ПНИ.

На удивление они были распахнуты настежь…

И снова так получилось, что после закрытия монастыря в 1924 году (какое-то время тут содержали ссыльных раскулаченных) в 1932 году здания были переданы Усть-Кубинскому инвалидному дому, впоследствии ПНИ № 1.

Дело в том, что еще во времена преподобного, а также после его смерти в пустынь на Кушту привозили болящих из окрестных селений. В житии святого Александра говорится об успешном исцелении несчастных от корчей и припадков. Из 25 известных чудес преподобного, 20 касались изгнания нечистой силы.

Например, такие случаи: «Несколько крестьян из окрестных деревень привели однажды в монастырь соседа своего Михаила, мучимого бесом и находившегося вне ума. По прибытии в монастырь больной начал неистовствовать и бесноваться так, что едва его могли сдерживать. Был уже вечер, поэтому больного связали и положили на ночь в малую деревянную церковь. В полночь сторожа услышали голос больного, громко взывавшего: “святителю Николае и преподобне отче Александре! избавьте меня грешного от немощи сея”; придя в церковь, они нашли больного развязанным, пришедшим в сознание и молящимся, в храме исполненным благоухания…

Однажды с Пельшмы был привезен в монастырь расслабленный Козьма, не владевший ни руками ни ногами. Когда об его выздоровлении пели молебен святому, он молился со слезами; когда начали читать евангелие, он мог перекреститься, а когда стали петь “достойно”, встал на ноги и подошел приложиться ко гробу святого. Пробывши в монастыре двое суток, он возвратился домой здоровым…

Некто Мануил из окрестностей монастыря был одержим беснованием и так тяжко страдал, что и смотреть на него было страшно и жаль было видеть, что разумное создание Божие столь жестоко мучимо и поругаемо бесом. Окованного по рукам и по ногам, несколько человек с великим трудом привели его в монастырь, где он начал кричать и беситься так, что его едва могли удержать. Так как был уже вечер и проводники его весьма утрудились, то к ночи заперли его в гостинице, возложив на него тяжелые железа, а сами ушли спать. Ночью явился ему преподобный Александр и сказал: “человече, что скорбиши? иди и молись Богу и Его Пречистой Матери”… Мануил тотчас же почувствовал себя здоровым, железа спали с него и он, вставши, вышел из гостиницы и пошел молиться к гробнице преподобного».

Но если во времена преподобного Александра Куштского душевные недуги, иные и недугами-то не считались, врачевали молитвой и постом, вразумлением и покаянием, то о том, что в бывшей Куштской обители происходило после 1932 года, мы можем только догадываться…

Я вошел в открытые ворота, и сразу был окружен улыбающимися людьми – любопытствовали, кланялись, протягивали руки, чтобы поздороваться, вели себя куда более дружелюбно, нежели в Нило-Сорской пустыни. Может быть, потому что ПНИ № 1 был открытого типа, то есть пациентам дозволялось гулять в лесу, собирать грибы, ловить рыбу в Куште, к ним приезжали родственники, если таковые имелись.

Поинтересовался, где у них тут колодец, и все сразу же вызвались показать мне его, наперебой гомоня, что он старый и что вода в нем очень вкусная.

Прошли мимо корпусов, напоминавших палаты в пионерлагере, и вступили в аллею, которая тут, видимо, сохранилась еще со времен монастыря. В глубине, между деревьями возвышалась деревянная, крытая железом, покосившаяся будка без двери.

Это и был колодец преподобного Александра.

Я вошел внутрь.

В свете крохотного оконца, проделанного в противоположной от двери стене, можно было разглядеть древний, обложенный камнями сруб, уходящий в землю. Рядом, на деревянной скамье стояло ведро.

Из колодезного ствола исходил дух обжигающей ледяной свежести, как будто где-то там, на дне цвели какие-то неведомые душистые травы, и это было удивительно. Никогда не встречал такого раньше, потому что из старых колодцев всегда, как правило, пахло прелой сыростью и гнилью.

Оглянулся: мои проводники стояли у входа в будку, заглядывали внутрь, не смея войти. Видел, как они жестикулировали, показывая мне, как следует воспользоваться ведром, чтобы зачерпнуть воды. Сделал все, о чем они просили – вода действительно оказалась очень вкусной.

Потом уже один пошел к церкви, расположенной у самой реки. Вытянутое в плане каменное здание на высоком подклете было обезображено пристроенной к нему котельной, железной ржавой трубой, торчавшей в небо, строительным мусором, сваленным под стенами здания – видимо, чтобы не захламлять больничный двор, – и расползшейся рядом с входом кучей угля. Над входом была прибита табличка с надписью: «Баня». Тут же, на металлическом стуле, какие раньше стояли в поселковых кинотеатрах, сидел угрюмого вида мужик в ушанке и курил. «Истопник, – помыслилось, – кто же еще в начале лета в ушанке ходить будет?»

* * *

Русскую Фиваиду на Севере следует рассматривать не только как географическое понятие, но и как область духовных свершений, имеющую свою внутреннюю динамику и логику, свою уникальную парадигму мистического развития, находящуюся в зависимости от духовных школ и традиций, которые сложились на бескрайних просторах от Сергиевой Лавры до Кирилло-Белозерского монастыря, от Кубенского озера до Глушицкого леса, от леса Комельского до Каргополья, наконец, от Мезени до Поморья. Здесь в силу объективных исторических и географических причин сформировалось несколько интеллектуальных и религиозных центров, начало разговору о которых было положено повестью о преподобных Кирилле, Ферапонте и Мартиниане Белозерских.

Не менее важным и основополагающим для Русской Фиваиды центром духовного «лучеиспускания» стал Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере и прилежащие к нему заозерные территории.

Островная обитель, основанная в XIII веке (1260 год), ко времени прихода на Сиверское озеро преподобных Кирилла и Ферапонта уже была достаточно хорошо известна не только на Белозерье, но и за его пределами. На рубеже XIV–XV столетий игуменом островного монастыря являлся Дионисий Святогорец, о котором архимандрит Иоанн Вирюжский (1820–1907), духовный писатель и исследователь северного монашества, сообщал следующее: «Цареградский уроженец и святогорский постриженик Дионисий в бытность свою игуменом на Каменном,