Раневская - Глеб Анатольевич Скороходов

Один из поклонников таланта Павлы Леонтьевны Вульф сохранил в своем архиве программы спектаклей, игранных ею в Саратове в сезон 1904/05 года. Это самое начало ее артистической карьеры.

Представления давались в Новом театре Очкина, где гастролировала «Одесская труппа русских драматических артистов под управлением артиста императорских театров А. И. Долинова». Объявления о премьерах печатались на афишах и программках-листовках в традиционном для того времени духе:

«Нигде не игранная пьеса, имеющая теперь громадный успех в Петербурге на сцене Малого театра – „Комедия о княжне Забаве Путятишне, боярышне Василисе Микулишне и славном богатыре Соловье Бумировиче, сочинение Буренина с хором, плясками и другим“».

Или: «Новая пьеса, только что прошедшая в Москве, в театре Корша с колоссальным успехом, отмеченная всей столичной прессой,– „Весенний поток“, драматический эпизод в 4-х действиях Косоротова».

Зачастую в один вечер шли две (!) премьеры, и спектакль тогда состоял из пяти-шести актов, как это было с комедией Г. Зудермана «Бой бабочек» (4 действия), к которой неизменно добавлялся «День из жизни покойника», фарс в 2-х действиях М. В. Шевелякова.

Изобилие «шедевров» сказывалось прежде всего на актере. Уже через девять лет после вступления на сцену Павла Леонтьевна писала одному из своих коллег, игравшему в московском театре Незлобина, Александру Александровичу Ставрогину (Дьяконову):

«Наконец-то я могу поговорить с Вами не спеша, не торопясь ни на репетицию, ни на спектакль. Я давно ждала этой минуты. Я даже не верю, что сижу спокойно и могу думать свои собственные мысли, а не те, которые мне навязывает какой-нибудь Потапенко или Виктор Рожнов. С непривычки даже жутко как-то. Два месяца каторги – изо дня в день, даже ночью нет покоя, т. к. спектакли кончаются в час ночи, а иногда и в два. К трем бываем дома – живем очень далеко от театра.

Я три дня свободна, и на душе никаких ролей. Сегодня поэтому я почувствовала такое освобождение, такую радость, что начала петь на весь дом, когда все ушли.

Потеряла я влюбленность свою в театр, потеряла. Помню, как упивалась я любимыми ролями, а теперь играла я их много, но без прежнего упоения; раза два-три за все время почувствовала я восторг. Во мне ли сидит вина или в чем другом – не знаю. Боюсь, что во мне самой. Это хуже».

Письмо написано в сезон, который П. Л. Вульф назвала «лучшим летним делом во всех смыслах». И вот что характерно: как свидетельство успеха «дела» она называет не только полные сборы, когда залы «бывают и переполненными, с приставными стульями», не только «восторги, отзывы», но и редкую возможность для провинциального актера – «повторять пьесы, и они на повторении дают полный сбор».

Талантливый, мягкий, душевно чистый человек, Павла Леонтьевна мечтала о создании труппы единомышленников, актеров, независимых от частной антрепризы, ставящей «во главу угла» кассу, актеров, молящихся одному богу – художественному творчеству. Этой мечте не суждено было сбыться: ни Российское театральное общество, на помощь которого П. Л. Вульф рассчитывала, ни московские антрепренеры, к которым пришлось обратиться за ссудой, не пошли навстречу рискованному предприятию.

Павла Леонтьевна продолжала работать в случайных по составу (хотя и крупных) провинциальных труппах. Радовалась редким встречам с настоящими драматургами и ролями и по-прежнему выступала в «нигде не игранных пьесах, имеющих успех в Петербурге». Сколько же в провинциальной «братской могиле» ролей, сыгранных вдали от Москвы и Петербурга!.. Что осталось от них, даже от тех, что «имели громадный успех»? Случайно уцелевшая афишка, побелевшая фотография, боль актрисы, дошедшая до нас в старом письме.

Для узкого круга

Ф. Г. достала из шкафа тоненькую книжечку, размером с записную, – «Софья Парнок. Вполголоса. Стихи».

– Посмотрите, какой тираж, а то мои очки, как обычно, куда-то провалились, – попросила она.

– Двести экземпляров! – удивился я.

–Да, да, всего двести штук и все номерные. В магазины они не поступали, и это предмет особой гордости поэта. Софья не собиралась соперничать с лесбосской Сафо и предназначала свои вирши очень узкому кругу – островку среди Москвы. Если бы ее видели, не стали бы спрашивать, торговала ли она ими[18]. Парнок – из последних аристократок. Худая, с волосами, как смоль, гладкими и блестящими, с выбеленным лицом – я всегда завидовала ей и пыталась выяснить, как достичь такого.

Знала она все языки на свете. Мой французский от гувернантки гроша ломаного не стоит. А книжечку эту она дарила подругам, друзьям, знакомым. И мужчинам, конечно.

Блаженнее безнадежности

В сердце моем не запомню.

Мне, грешной во всем, за что мне

Отчаяние от нежности?

– прочитала Ф. Г. – А что вы удивляетесь: ее поэзия доступна далеко не каждому – она интимна. И не понимаю вашей улыбки! Интим по-французски, которому вас не учили, значит – внутренний, очень глубокий, узколичный.

Томи, терзай, цыганский голос,

И песней до смерти запой, —

Не надо, чтоб душа боролась

Сама с собой.

Ничего вульгарного. Интимные стихи – стихи на двоих. Между прочим, Сталин, когда прочел еще в рукописи симоновский сборник «С тобой и без тебя» с посвящением Валентине Серовой – Симонов мечтал получить одобрение лично от Верховного главнокомандующего,– начертал резолюцию: «Издать в двух экземплярах: один – для нее, другой – для него». Потом добавил: «Можно и больше, в порядке исключения». А ведь там было и «Жди меня» – вы знаете, как его встретили солдаты, переписывая, как клятву, в тысячах писем. Можно только восхищаться такой неистовостью. Завидовать ей. Меня так не любили, – вздохнула Ф. Г. – Я тут на днях посмотрела в своем кинотеатре, в «Иллюзионе», «Девушку с характером» – никогда прежде ее не видела. Настроение было мерзопакостное, решила отвлечься, все-таки комедия, хотя кому, как не мне, не знать: комедию нужно глядеть только в хорошем настроении. Серова там очаровательна и так привлекательна – Симонова легко понять. Мне бы такой носик! Говорить, какая она актриса, язык не повернется. Искренна и слава Богу! Ей, конечно, повезло – стала идеалом советской девушки. Когда мы снимали «Пышку», я сказала Ромму о Галине Сергеевой: «Не имей сто рублей, а имей сто грудей!». Мы думали, что ее с такими данными ждет блестящее будущее. А в итоге – мелочи да опереточная примадонна в военной «Актрисе». Тип у Сергеевой оказался «несозвучным». С Серовой – прямо противоположное. Но вот я смотрела ее «Девушку с