Андрей Тарковский - Ностальгия

Кони судьбы мчались к своему роковому концу. Не вернулся Валерий, не вернулся Андрей. Да и могли ли они вернуться, до конца верные себе, своему призванию — эти последние потомки шамхалов?

«Я как-то очень постарел в последние годы. Мне кажется, что я живу на свете тысячу лет, я сам себе страшно надоел… Мне трудно с собой… с собой жить.

Но я верю в бессмертие души»[34].

Отпевали Арсения Александровича в Храме Преображения Господня 1 июня 1989 года и похоронили там же вблизи церкви в Переделкино.

«Богу — Богово, кесарю — кесарево». В том же году, уже посмертно, за сборник стихов «От юности до старости» Арсений Александрович был удостоен Государственной премии.

«…Есть только явь и свет.

Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.

Мы все уже на берегу морском,

И я из тех, кто выбирает сети,

Когда идет бессмертье косяком».

Глава четвертая

СТАТЬ САМИМ СОБОЙ

От года смерти Андрея Тарковского отсчитано более двадцати лет. Это время целой человеческой жизни — от рождения до возмужания. Целое поколение со дня смерти — это много. Но имя в сочетании Андрей Тарковский знают все. Потребность культуры в нем огромна. Новым смыслом наполняются его ленты, и уже не помнят того прочтения, которое открывалось нам, людям его поколения.

Пока его кинематографическая поэзия неисчерпаема. Границу века XXI Андрей перешагнул, не заметив. И «новый Дант» пока не склоняется к листу и не ставит слово на пустое место.[35]

Андрей был поэтом и философом. Его герои — художники прошлого или современники — обитали в едином многомерном пространстве сознания, природы и Бога, детали и космоса, изображение которого посильно лишь искусству и более ничему; художнику и более никому.

Его жизнь и смерть прописаны и прочерчены той же рукой, что и судьба Иосифа Бродского, как бы ни были различны они между собой. В эту книгу, что самое главное, вошли произведения, написанные самим Тарковским, биография его древнего рода и жизнь семьи, воспоминания современников.

Никакая книга о художнике не равна художнику, но без таких описаний пространство вокруг имени становится со временем совершенно пустым.

Большой корабль был спущен на воду советским школьником Андреем Тарковским, потомком дагестанских шамхалов и сыном русского поэта, в 1961 году. Размера и водоизмещения судна не знал он сам — не знаем и мы. Но это не простой корабль, и плавание у него долгое, и нам не дано знать ни пристани, ни образа того, кто много-много времени спустя все еще будет называться именем Андрея Тарковского.

«Но из декабря

Брошусь к Вам, живущим

Вне календаря,

Наравне с грядущим».

«И во всех зеркалах отразился».

«Состояние творчества есть

состояние сновидения, когда

ты вдруг, повинуясь неизвестной

необходимости, поджигаешь свой дом…»

«Состояние творчества есть состояние наваждения. Что — то, кто-то в тебя вселяется, твоя рука исполнитель — не тебя, а ТОГО. Кто он? То, что через тебя хочет быть»[36].

Они оба были поэтами: отец и сын. Отец писал стихи. Сын создал поэтическую форму в кинематографе. Его фильмы бессмысленно пересказывать, и, подобно поэзии, они всякий раз выстраиваются в нас заново.

В серой, бесцветной жути утра ли, вечера ли кружились в воздухе и падали на мокрый асфальт, перемешиваясь с каким-то строительным мусором, листы бумаги. Кружился, оседая где попало, бывший когда-то связным, а теперь утративший смысл текст. Все обесценивалось. Люди метались, плакали, застывали соляными столбами. Наступала немота. Такой мы увидели с экранов ТВ картину трагедии в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года. И вспомнился точно такой же эпизод трансового состояния Александра в «Жертвоприношении». Обе картинки совпали. Тарковский мог бы сказать подобно булгаковскому Мастеру:

«Угадал. Как я угадал». Только в эпизоде «Жертвы» была лестница, подобная той, что написана в картине Леонардо «Поклонение волхвов», и тоже ведущая «в никуда». Эрланд Иозефсон (исполнитель роли Александра) в беседе 13 декабря 1989 года вспоминал:

«Наконец он нашел место… но это был не мост, а лестница… Самое удивительное, что камеру на съемках этой сцены поставили в 10 метрах от того места, где впоследствии убили Улофа Пальме. Такая удивительная вещь… А тогда я спросил Тарковского: «Почему мы снимаем именно здесь?» Он ответил: «Потому что именно здесь рано или поздно произойдет какая-нибудь катастрофа»».

Нет нужды логически обосновывать феноменальность художника. Это память-знание, пра-память с пред-знанием. «И не надо мне летать на Ту, чтобы где угодно очутиться — одолеть любую высоту».

При поступлении во ВГИК (1954) Андрей написал автобиографию. Это первое письменное, официальное осмысление своей биографии как творческой.

«Отец мой — Тарковский Арсений Александрович, поэт, переводчик, член Союза, советских писателей, инвалид Отечественной войны, орденоносец».

«Музыке я учился в районной музыкальной школе Ленинского района г. Москвы, живописи — в Художественной школе 1905 г.».

«В течение учебы я участвовал в школьной самодеятельности (затем и в институтской). Играл роли Нецветаева в пьесе Барянова «На той стороне», графа Ламперти в пьесе Петрова «Остров мира», Левко в «Майской ночи» и другие, менее значительные. В 1951 г. я поступил в Институт востоковедения, где проучился полтора года…» И далее: «…Однако во время обучения я часто думал о том, что несколько поспешно сделал выбор своей профессии. Я недостаточно знал еще жизнь».

И, заметьте, ни слова о вступлении в комсомол или общественной работе, т. е. о том, что принято было писать в начале 50-х годов. Много позднее, в Берлине в 1973 году, в беседе с Германом Херлинхаузом Тарковский объяснил свой уход из института.

«В 1952-м, кажется… поступил в Институт востоковедения, полтора года там проучился и ушел — в ужасе от той профессии. Я понял, что не буду заниматься этим никогда в жизни. Дело в том, что занятие арабским языком было настолько мучительным, лишенным какого бы то ни было чувства для меня. Поскольку странный язык очень. Там грамматические формы образуются математическим путем»[37].