Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками - Коллектив авторов
Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками читать книгу онлайн
Понятие «Жизнь Пушкина» несравненно шире одной лишь бытовой биографии поэта. Это жизнь его творческого гения и жизнь страны и народа в его эпоху. Систематическая работа пушкинистов разных поколений постепенно выявляла различные пласты документальных свидетельств, связанных с судьбою Пушкина. «История пушкиноведения еще не написана, – справедливо отмечал знаток русской поэзии И.Н. Розанов. – А это прежде всего история постепенного опубликования пушкинского литературного наследства и тем самым раскрытие борьбы величайшего русского поэта с царизмом. Это история длительной борьбы за подлинного Пушкина». Добавим – еще и история исследования добытых источников. Всевозможные документы, связанные с жизнью Пушкина, публиковались постепенно в самых различных изданиях.
Цель предлагаемого сборника – собрать вместе хотя бы часть разрозненных официальных, эпистолярных, мемуарных свидетельств и, объединив их с автобиографическими строками великого поэта, сделать доступными самому массовому читателю.
4-го августа, убедившись, что неотложные дела с печатанием «Истории…» подходят к концу, Пушкин подал прошение об отпуске в Нижегородскую и Калужскую губернии, перебрался на новую квартиру (освобожденную Вяземскими, уехавшими за границу) в доме Баташева на Дворцовой набережной у Прачешного моста и 25 августа поспешил в Москву; всего несколько часов отняла у него старая столица – так стремился он к своим в Полотняный Завод. Но пробыл он там с ними недолго: 8–9 сентября семейство было уже в Москве. Здесь он успел прочитать А. И. Тургеневу несколько страниц «Пугачева». «Много любопытного и оригинального, – записал Тургенев. – Пушкин расшевелил душу мою, заснувшую в степях башкирских» (Тургенев возвратился из своего симбирского имения). Затем Наталья Николаевна с детьми отправилась к матери в Ярополец, а Пушкин – в Болдино в надежде, как любил он говорить, «расписаться» в тишине и покое.
Однако отвлечься, как бывало прежде, от столичных тревог Пушкину в третью болдинскую осень не удалось. Он написал только 224 строки – «Сказку о золотом петушке» (помечена 20 сентября), и хотя она дорогого стоит, все же это, скорее, ясно нам теперь, но не кому-либо из его современников. В своей последней сказке поэт не ушел от жизненной бури, безжалостно швырявшей его корабль. Исследования пушкинистов (А. А. Ахматова, В. С. Непомнящий) показали, как бездонно глубока его «сказочка» и как актуальна она для автора.
Даже снимающему самый поверхностный, прямо автобиографический, слой есть тут чем «поживиться». Скажем, в черновике была строка: «Но с царями плохо вздорить». Чем не продолжение дневника и писем 1834 г.? Сразу же слово было заменено: «Но с могучим плохо вздорить». В беловой рукописи поэт восстановил «с царями», а к печатной редакции подготовил третий вариант: «Но с иным накладно вздорить». Царь был укрыт под псевдонимом «иной». Первоначально концовка «Золотого петушка» была такая же, как в «Сказке о мертвой царевне»: «Сказка ложь, да нам урок, а иному и намек». В печатной редакции иной был, как все помнят, убран; и вместо него появились «добрые молодцы» («Сказка ложь, да в ней намек! // Добрым молодцам урок»). Но и такую концовку цензура не пропустила, как, впрочем, и вполне «невинное» пожелание: «Царствуй, лежа на боку», показавшееся сомнительным советом. Николай I обещал в свое время Пушкину освобождение от цензуры и чуть ли не диковинную при самодержавии «свободу творчества». Куда там – ни один русский писатель не был притеснен более Пушкина! Не потому ли в черновике сказки проскальзывает: «От моих от царских слов // отпереться я готов». А. А. Ахматова тонко подмечает, что царь Дадон больше похож на меланхолического Александра I, чем на деятельного душегубца – брата своего:
Смолоду был грозен он
………………………….
Но под старость захотел
Отдохнуть от ратных дел
И покой себе устроить…
В 10-й гл. «Онегина»: «Наш царь дремал», а в черновике сказки: «С дремотой царь забылся». «Биография «отставного завоевателя, – пишет Ахматова, – Дадона вполне подходит к этому образу. ‹…› Мистически настроенный Александр общался с масонами, а также с прорицателями и ясновидцами и в конце жизни мечтал о том, чтобы удалиться на покой». Что касается неисполненных обещаний и некоторых других примет, то тут уж речь об ином – Николае I. Приведем еще одно соображение того же исследователя: «Смешение характерных черт двух царствований имело целью затруднить раскрытие политического смысла «Сказки о золотом петушке». Никто не стал бы искать в Дадоне – стареющем царе, «отставном завоевателе» – подчеркнуто «бодрого» и далеко еще не старого Николая I». Остается лишь повторить, что сказка эта во сто крат глубже автобиографии, она о человеческих судьбах и о морали, и об истинных и мнимых ценностях на земле, но – в ней и жизненная ситуация Пушкина…
В середине октября (между 15 и 18) Пушкин воротился в Петербург. В самом конце года вышла «История Пугачевского бунта». Посылая ее царю, Пушкин приложил 20 «замечаний», т. е. отрывков, которые не решился включить в печатный текст, но полагал не лишним довести до сведения самодержавного правителя. Например, такое: «Расскажи мне, – говорил я (т. е. Пушкин) Д. Пьянову, – как Пугачев был у тебя посаженным отцом». – «Он для тебя Пугачев, – отвечал мне сердито старик, – a для меня он был великий государь Петр Федорович». Это звучало предупреждением Николаю I, но в «замечаниях» есть и открытое выражение той же мысли: «Весь черный народ был за Пугачева. Духовенство ему доброжелательствовало, не только попы и монахи, но и архимандриты, и архиереи. Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства». Здесь и прямой намек: Романовы своим существованием обязаны тому самому дворянству, лучших сынов которого он, Николай I, вздернул в 1825 г. на виселицу или сгноил в Сибири. «Нет худа без добра, – так кончались «Общие замечания», – Пугачевский бунт доказал правительству необходимость многих перемен». Но Иному – и урок не впрок.
* * *
1835 год не дал облегчения. Пугачев принес примерно 16000 – меньше ссуды. Тысяча экземпляров с небольшим из трех разошлись – остальные Пушкин вынужден был оставить у себя мертвым грузом. Рецензии в большинстве были скверные. Булгарин оказался тут как тут: «Для меня почти непостижимо, что из такого драматического сюжета, как несчастный Пугачевский бунт, поэт-автор не мог ничего создать, кроме сухой реляции». Это означало не только продолжение полосы непризнания – Пушкин знал цену настроению толпы, – но и затягивание долговой петли. Дефицит его семеййого бюджета перевалил уже за 50000. Пришлось вернуться к планам стать газетчиком или издателем журнала. Пушкин написал очередную просьбу Бенкендорфу, тот доложил царю. Последовал отказ.
Снова возникли мысли о побеге, об отъезде в деревню всерьез и надолго, как о единственном пути к спасению. В письмах к Бенкендорфу (№ 102) уже слышатся ноты очаяния. Кончилось новой ссудой в 30000 рублей и отпуском на четыре месяца. Второй раз Пушкин вынужден был взять просьбу об отставке назад. В 1834 г. он написал «Пора, мой друг, пора…» – это мечта о покое; в 1835 г. он написал «Странника» – ужасный крик человека, у которого иссякает надежда:
О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! –
Сказал я, – ведайте: моя душа полна
Тоской и ужасом; мучительное бремя
Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время:
Наш город пламени и ветрам обречен;
Он в угли и золу вдруг будет обращен,
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре
Обресть убежище; а где? о горе, горе!
Но не пропустим в этом стихотворении и отношение семьи к попытке отца и мужа бежать от гибельной опасности:
Побег мой произвел в семье моей тревогу,
И дети и жена кричали мне с порогу,
Чтоб воротился я скорее. Крики их
На площадь привлекли приятелей моих;
Один бранил меня, другой моей супруге
Советы подавал, иной жалел о друге,
Кто поносил меня, кто на смех подымал,
Кто силой воротить соседям предлагал;
Иные уж за мной гнались…
Сколько бы ни находили исследователи параллелей в иноязычных источниках подобным стихотворениям Пушкина (и, как правило, вполне справедливо), сколько бы ни указывали литературных произведений, послуживших импульсом, например, к тому же «Страннику» – в нем жизнь самого Пушкина в тот момент, когда стихотворение создано, т. е. в 1835 г.
К тому времени он уже ощущает, что убежища для него нет. Но есть семья. Это становится главным. Бросается в глаза противоречие: с одной стороны упорная работа («Капитанская дочка», «Современник», «История Петра»), гениальные строки, появлявшиеся до последних недель жизни, с другой – отчаяние, такое, как в «Страннике» или в «Не дай мне бог сойти с ума» (№ 126). Последнее стихотворение, по мнению Я. Л. Левкович, создано после творчески бесплодной осени, проведенной Пушкиным в Михайловском в 1835 г., и как бы примыкает
