Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке - Сесиль Берли

него; я приблизилась – мои чувства и душа застыли; я увидела, что его опередила, и, так сказать, одела собою Скорбь в траурных одеждах, она протянула руки, желая оттолкнуть, остановить меня, я же ощущала гибельное влечение. В своем смятении я спросила: “Кто же ты, наполнивший мою душу таким очарованием и страхом, такой сладостью и такой тревогой? Какие вести ты мне несешь?” “Несчастная, – было сказано мрачно и горестно, – я то, что тебя ждет; тот, ради кого ты жила [Мора], только что был поражен смертью…” Да, друг мой, я слышала эти роковые слова; они запечатлелись в моем сердце; оно все еще содрогается, вспоминая их, и оно любит вас!

Молю, придите ко мне завтра; мне грустно и неспокойно. Ах, боже мой! Год тому назад в эту минуту господин де Мора стоял на пороге смерти; и в ту же минуту, в 200 лье от него я с ним поступила более жестоко и преступно, чем невежественные варвары, которые свели его в могилу. Сожаления убивают меня, мои глаза и сердце источают слезы. Прощайте, друг мой, я должна была любить вас.

Гибер – человек непостоянный, переменчивый, неуловимый. Ради него Жюли де Леспинас все принимает, на все соглашается. Она ревнует, но терпит его любовницу, госпожу де Монсож. Когда Гибер задумывается о женитьбе, на которую его прежде всего толкают финансовые соображения, она смиряется с условием, что сама выберет для него жену, – еще одна ненужная уступка с ее стороны. Весной 1775 года он сообщает ей, что 1 июня женится на состоятельной мадемуазель де Курсель[39]. Жюли потрясена и уничтожена этим известием. В течение нескольких недель ее физическое и психологическое состояние вызывает крайнее беспокойство. С 1 июля она снова начинает писать ему. Эти очень подробные письма на несколько страниц – не что иное, как долгий крик боли. Крик физически нездоровой, сломленной, пораженной горем женщины. Теперь, когда Гибер женат, сможет ли Жюли отказаться от своей страсти, порвать с этим человеком, положить конец этой переписке? Вовсе нет. Она будет любить этого человека до самой смерти и за 11 оставшихся ей месяцев напишет ему еще 70 писем.

Четверг, 14 июля 1775 года

Друг мой, мне бы хотелось искать и находить вас повсюду, постоянно говорить с вами, всегда видеть и слышать вас. Я писала вам в Бордо, в Монтобан, и сегодня снова в Бордо, и все это, быть может, напрасно, ведь если вы должны приехать сюда 1-го числа, то будете в пути 26-го или 27-го числа. Тем лучше. Вы не получите моих писем, но я увижу вас, и мне совсем не верится, что это удовольствие может лишь повредить мне: вы так нежны, так чувствительны, так милы, что, может быть, я не буду чувствовать ничего иного. Но почему я не получила от вас никаких вестей с последней почтой? Неужели же вы не найдете времени, чтобы прийти на помощь страдалице? О! Ибо я страдаю, и сильно: мои внутренности, как могут, стараются отвлечь меня от моих душевных терзаний. Вчера боль была ужасной; я провела утро в ванне, и мне сделалось немного легче. Мой друг, приезжайте же! И однако мы почти не сможем видеться: вас ждут жена, постановка трагедии, ваши обязанности – что останется несчастному существу, живущему лишь затем, чтобы любить и страдать? Да, я чувствую, что обречена любить вас, пока дышу, – когда я изнемогаю от страданий, то люблю вас с нежностью, а когда оживаю душой, то люблю вас страстно. Друг мой, и в последнюю минуту своей жизни я все так же буду любить вас. Прощайте. Если вы это читаете, не говорите себе, что поспеете раньше почтовой кареты, и пришлите ответ. Прошу, постарайтесь не приходить, когда я буду не одна. Я оставляю вас, у меня ужасные боли. Прощайте же, мое сердце принадлежит вам, и, думаю, не оттого, что я любила вас раньше.

Помимо туберкулеза, Жюли страдает от нервных припадков и частых судорог. Она цепляется за Гибера, за эту невозможную любовь, и продолжает чувствовать вину перед Мора. 11 февраля 1776 года Жюли составляет завещание. Д’Аламбер, которому она пишет нижеследующее письмо, назначен ее душеприказчиком. Он останется рядом с ней до самого конца; последним, что она якобы едва слышно сказала ему в смертельной агонии, было слово «Прости».

6:00, четверг, 16 мая 1776 года

Я всем обязана вам. Я настолько верю вашей дружбе, что употреблю весь остаток сил своих на то, чтобы еще несколько времени влачить жизнь, в которой мне больше не на что надеяться и нечего бояться. В моем несчастье для меня нет ни спасения, ни утешения; но я также чувствую, что ради вас должна сделать усилие над собой и продлить дни, которые мне ненавистны. Однако, не имея сил вполне полагаться на свою волю, которая может легко уступить моему отчаянию, я на всякий случай прошу вас сжечь, не читая, все бумаги, хранящиеся в большом черном портфеле. У меня нет сил прикоснуться к ним. Я бы умерла, увидев снова почерк моего друга [Мора]. В розовом бумажнике, который я храню у себя в кармане, вы также найдете некоторые его письма – сожгите их. Не читайте их, но из любви ко мне сохраните его портрет. Я также прошу вас исполнить то, о чем я прошу в завещании, которое вы держите в своих руках. Я оставляю наличными деньгами только 50 луидоров, когда должна вам 1000 ливров; но мне должны уплатить гораздо более того, что я могла задолжать. Господа де Вэн и Матиньон помогут вам получить то, что мне причитается. Господин Делаборд, герцог Орлеанский и господин д’Альбон должны мне деньги за последние три месяца. Я вхожу в эти детали, потому что крайне огорчилась бы, если бы мои долги и небольшие суммы, которые я оставляю по завещанию [прислуге], остались бы невыплаченными.

Не помню, принадлежит ли мне секретер, в котором вы найдете это письмо; не зная этого наверняка, прошу вас отослать его господину де Гиберу в знак моей дружбы к нему.

Прощайте, друг мой, не жалейте обо мне. Помните, что, уходя из жизни, я обретаю покой, на который уже более не могла надеяться. Сохраните память о господине де Мора как о самом добродетельном, самом чувствительном и самом несчастном человеке, который когда-либо существовал. Спросите господина де Магаллона, может ли он получить обратно мои письма [к Мора]. Я уверена, что они были у него при