Феноменология религии Мирчи Элиаде - Анатолий Алексеевич Горохов

причины, кроме магии. То ли на организм повлиял какой-то посторонний агент (демон, колдовство), то ли человек оказался в контакте с какойлибо пагубной заколдованной областью (коснулся нечистого предмета, преступил правила ритуала, вобрал нечто, обладающее иной структурой, чем его собственное тело), либо же просто-напросто его заставляет страдать его «судьба» (астральная, но и органическая), ввергая в «ад» (боль, подсознательное чувство дисгармонии). Какой бы ни оказалась «историческая причина» болезни, ее «первопричина» всегда магического порядка: в силу воздействия неких несоответственных сил нарушилась гармония»[276]. На страницах своих трудов М. Элиаде подробно излагает главные составляющие этого мировоззрения – политеистические мифы, комплексы, стереотипы сознания, и в этом заключается важная черта, придающая ценность его работам.

IV.II. Анализ исторических религий

К историческим религиям Элиаде относил яхвизм (впоследствии иудаизм), христианство и ислам. Элиаде пишет: «Религиозный гений Израиля преобразовал отношения Бога с богоизбранным народом в «священную историю» неведомого до той поры типа. Начиная с известного момента, эта «священная история», внешне представляющаяся исключительно «национальной», становится образцовой моделью для всего человечества»[277].

Вопрос пробуждения исторического сознания в человечестве библейским миропониманием освещался нами выше и поэтому мы не будем останавливаться на нем здесь. Элиаде связывает появление исторических религий с монотеистической «революцией» семитского мира. «В этой борьбе, – заключает ученый, – между Ваалом, с одной стороны, и Яхве – с другой, в поле зрения человека вновь были привнесены небесные ценности, противостоящие земным (деньгам, плодородию, власти), равно как и критерий качества (взращивание внутри себя веры, молитвы и любви), противостоящий критерию количества (физическому акту жертвоприношения, всезначимости ритуальных жестов)»[278].

Образ Яхве кардинально отличается от богов плодородия и даже во многом превосходит по своим качествам образы Высших существ космических религий. «На протяжении всей религиозной истории Израиля Яхве представляется в виде Бога Неба, всемогущего Творца, абсолютного Владыки и «Господа Воинства», опоры царей из династии Давида, создателя всех норм и законов, которые делают возможным существование жизни на Земле. Господь – истинный и единственный Хозяин космоса. Он может все сотворить и все уничтожить. Его власть абсолютна, поэтому Его свобода действий безгранична. Яхве действительно поставил «завет» с народом, но Его верховное владычество означает, что Он способен в любой момент его расторгнуть. То, что Он не поступил таким образом, проистекает не из факта установления «завета» (ибо ничто не может «связать» Бога), а из факта Его бесконечной доброты»[279]. Однако надо сказать, что «библейский монотеизм, при всей своей историчности, не является чем-то изначально чуждым для человеческого сознания, он, наоборот, оживил интуитивный прамонотеизм древнего человека»[280].

Далее, заметим, что материальной подосновой этой монотеистической революции была пастушеская культура древних евреев. Элиаде говорит, что «вполне возможно сравнение религиозной практики патриархов с архаическими пастушескими культурами, в первую очередь, с культурами арабов доисламского периода»[281]. Говоря о борьбе израильских пророков с ханаанским влиянием, Элиаде вновь касается пастушеского образа жизни древних евреев: «Прежде всего, нас поражает в пророках их критическое отношение к культу и та ярость, с какой они обрушиваются на синкретизм, на ханаанское влияние, именуемое ими «блудом». Но этот «блуд», вызывающий у них такой гнев, есть одна из самых распространенных форм космической религии. В космических религиях, характерных для земледельческих народов, сохранялась простейшая диалектика сакрального, в особенности, вера в то, что божественное воплощается или проявляется в космических объектах и ритмах. С самого прихода израильтян в Палестину приверженцы Яхве клеймили эту веру, как наихудшую из возможных форм идолопоклонства. Никогда еще космическая религиозность не осуждалась столь яростно. В конце концов, пророкам удалось освободить природу от любого божественного присутствия. Целые категории предметов из мира природы: возвышенности, камни, деревья, некоторые злаки и цветы – будут объявлены нечистыми, потому что их осквернило поклонение ханаанским божествам плодородия. По-настоящему чиста и свята лишь пустыня, потому что только там Израиль оставался верным своему Богу»[282]. Взгляд Элиаде на пастухов, как хранителей первобытного монотеизма, при сопоставлении, оказывается довольно близким в этом вопросе к точке зрения В. Шмидта, который считал, что «кочевые народы, обладавшие наибольшей чистотой религии, морали и нравов, и передвигавшиеся сквозь время и пространство со своим богатством – стадами, соединили земледельческие материнско-правовые народы с тотемистическими обитателями городов в великие государства. Во главе этих государств стояла, вышедшая из среды скотоводов, аристократия. В этих городах они ввели по началу свою, более высокую религию и чистые нравы. Примеры этому Шмидт усматривал во вторгшихся в Индию ариях, в Китай – алтайских тюрках, в семитах и хамитах, завоевавших Вавилонию, Ассирию, Египет»[283]. Хотя Шмидт и не касается евреев, он также подчеркивает, что у пастушеских народов религия претерпела меньшую деградацию.

Элиаде считал, что образ Бога у древних евреев претерпел, по крайней мере, три трансформации: Бог отца, Эль, Яхве[284]. Эти идеи ученый озвучивает в первом томе своего фундаментального труда «История веры и религиозных идей». Так, Элиаде пишет: «Бог отца» был первоначально богом ближайшего предка, которого признавали его сыновья. Явившись предку, он установил с ним своеобразную родственную связь. Это бог кочевников, связанный не с каким-то определенным святилищем, а с группой людей, которых он сопровождает и оберегает. Он открывается своим приверженцам посредством обетов»[285]. Затем «проникая в Ханаан, патриархи столкнулись с культом бога Эла, и «Бог-отец» по истечении времени был отождествлен с ним. Это уподобление позволяет предполагать, что между обоими типами божеств существовало некое структурное сходство. Во всяком случае, после своей идентификации с богом Элом, «Бог-отец» принимает космические масштабы, которые были не свойственны ему, как семейному и племенному божеству. Это первый исторически засвидетельствованный пример синтеза, обогатившего наследие патриархов»[286]. Что касается трактовки образа Яхве во взаимосвязи с вышеупомянутыми образами, то Элиаде полагает, что «возможно, усмотреть некую преемственность между «Богом отца» и тем Богом, что явился Моисею. Подобно «Богу отца», Яхве не привязан к какомуто определенному месту; кроме того, Он состоит в особых отношениях с Моисеем как лидером определенной группы людей»[287]. Здесь можно сопоставить точку зрения Элиаде с взглядом дореволюционного русского библеиста епископа Феофана (Быстрова) на употребление разных имен Божьих. Епископ Феофан осмысляет данную проблему в своем труде «Тетраграмма или Божественное Ветхозаветное Имя Яхве». Он пишет следующее: «Основное историко-прагматическое значение рассматриваемых нами имен состоит в том, что эти имена в библейском словоупотреблении служат у священного автора сигнатурами двух качественно различных сфер общего божественного мироправления. Именно, тогда как Elohim характеризует Бога в Его общепромыслительном отношении к миру и человеку, Jahweh отмечает специально домостроительное Его