Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

не освободился от весенних вод, да излишние дожди дали ему новые силы. Куда ни взглянь – все вода, низкие острова, заросшие кустарной ивой, между ними видны рукава, а там целые озера, и куда ни кинь – все вода и вода. Она залила низменные берега, видно много деревьев, только шапками своими высунувшихся из-под нее. Стаи различных птиц, спугнутые нашим пароходом, с шумом перелетают на другое место. Это единственный звук, что нарушает эту девственную тишину, да пароход наш разрезает тихие, зеркальные воды. Какая разница против вчерашнего дня, когда окружали нас дикие скалы, а над ними витали орлы! Сегодня путешествие наше закончится. К вечеру будем в Белграде, но где остановимся – никто не знает. Мы знаем только, что треть города уничтожена бомбардировкой и свободных жилищ нет. Ловкий Дурново прилип к Стаевичу и едет к нему на квартиру со всей своей семьей и скарбом. А мы куда? – неизвестно. День идет, пейзаж все тот же – голубое небо и голубые, мутные воды Дуная.

Минуем древнюю сербскую крепость Смедерево[32], сослужившую множество раз добрую службу сербам во время их бесконечной борьбы с турками и арнаутами[33]. В один ряд стоят ее 12 башен, как стражи по берегу реки, и столько же виднеется под углом к ним. Потемнела от древности эта каменная стража, и до сих пор стоит она прямая, строгая, без всяких украшений, только с зубцами по стенам и на вершинах башень. Безмолвно стоит эта твердыня и лишь грозным видом своим напоминает о минувшей тяжелой доле народа, вырвавшегося, наконец, как и Дунай, на широкий простор новой жизни, свободной от всяких притеснителей, как грозные, тяжкие скалы, давившие его самобытность, всегда нависавшие над глубинами его жизни. До Белграда теперь недалеко, еще часа три, и будем там.

В Белграде

К вечеру 4 мая мы прибыли в Белград. Таким образом, мое путешествие от Ялты до Белграда взяло два месяца без восьми дней. Прибыли мы, когда было уж совершенно темно, и не пришлось увидать, как выглядит город с воды. Об его присутствии говорили только там и тут разбросанные скудные фонари, да висящие в воздухе, как цветные звезды, сигнальные огни множества судов на Дунае и на впадающей в него здесь Саве. Остановиться нам негде, а потому приходится воспользоваться гостеприимством парохода и эту последнюю ночь провести на нем, но при условии, что в семь часов утра мы его покинем, так как он должен идти дальше.

Пятого мая с наступлением утра положение наше не выясняется, и, чтобы освободить пароход от нашего присутствия, выносим наш багаж на берег и начинаем думать, что же делать дальше. Дурново, прицепившись к Стаевичу, уехали с ним еще вечером на его квартиру. Остались Охотниковы и мы со Смольяниновым. Рассудивши, выяснили, что Охотников еще с детства знаком с Пилехиным, заместителем русского посла в Сербии; почему жена Охотникова с Михаилом Васильевичем командируются к нему с тем, чтобы он так или иначе устроил нас, а оставшиеся будут сторожить багаж, сваленный в кучу на берегу реки. По уходе Михаила Васильевича начинаем думать, что недурно бы выпить чаю, и после усиленных поисков находим какую-то аркаду, под которой стоят столы с самоварами, что-то вроде чайной, отправляемся туда и получаем скверный чай с булками, но рады тому, что и это нашлось.

А время идет: уж девять, десять часов – известий о наших послах нет. Компания Охотниковых поспешно расползается, и у багажа остаемся только я и Смольянинов, наконец и он исчезает, но ненадолго. Он надумал вычистить свои сапоги, ведь он Сенатор и Гофмейстер, занимал должности 2-го класса! Мерещится ему, что вот-вот явится посол, посадит его в автомобиль и устроит его в посольстве и что в этакое время быть ему в нечищенных сапогах неудобно.

Но время идет, посла не видно, сапоги светятся напрасно. Вот уж 12 часов и час, а мы все сидим на наших тюках и нет никого, кроме мальчишек, ковыряющих в носу, и с любопытством разглядывающих каких-то странных людей, так долго не уходящих с берега. Только во втором часу, как из-под земли, вырастает перед нами доктор Клисич и ректор Новороссийского университета доктор Кишинский, бывший подчиненный Смольянинова. Они обнимаются, целуются. Клисич сообщает, что для меня и Михаила Васильевича комнаты готовы в санатории доктора Генчич, где живет и он в рентгеновском кабинете, а что касается Сенатора, то пусть идет к послу и требует, чтобы он устроил его в посольстве.

Наконец-то дело наше разобралось, нанимаем с Клисичем подводу, наваливаем на нее наши вещи, я взбираюсь на них и вижу удаляющегося пешком Сенатора в обществе Кишинского и Клисича, несущего его крохотный багаж. Моя подвода по тряской и отвратительной мостовой отправляется по адресу, который Клисич сообщил извозчику.

Тем временем появление Сенатора в посольстве не производит ожиданного впечатления, так как Пилехин решительно ничего сделать не может. Во время канонады Белграда австрийцы уничтожили третью часть нашего небольшого посольства, а то что осталось, уж забито беженцами. Он в помощь Сенатору дал посольского каваса, который забирает сенаторский багаж, и они отправляются в гостиницу «Лондра», где свободных комнат не оказывается. Уже в посольстве Кишинский и Клисич расстались со Смольяниновым, а кавас покидает Смольянинова в гостинице. Не зная, что делать, Сенатор решил пообедать тут и посоветоваться с прислугой. Беспомощный, с саквояжем в руках, обратился он после обеда к лакею со своим вопросом, а лакей, проведя Сенатора к выходной двери, указывает ему на глинобитный домик, находящийся на противоположном углу, говорит, что там отдаются отдельные койки. Измученный Сенатор рад устроиться хоть и таким образом. Он идет туда, и правда, находит свободную комнату с двумя кроватями, ему отдают одну, и, на счастье, в это время появляется Пенинский и берет другую, и они вместе устраиваются в этом несчастном помещении, напоминающем ночлежку, а на самом деле, как это выяснилось потом, это был секретный родильный приют. Так разлетелись грезы Сенатора об автомобиле, после и посольстве.

Я же на своем возу добрался до санатории, где для нас действительно были приготовлены две небольшие комнатки. По случаю ограбления ее немцами, австрийцами и болгарами в этой санатории ничего санаторного не осталось, тем больше, что она была хирургической, а инструменты-то и пригодились грабителям. Таким образом, санатория оказалась чем-то вроде гостиницы. Доктор Генчич величественно сообщил нам, что с русских он платы взимать не может, но чрезвычайно скоро согласился с нашими вознаграждениями и сказал, что в таком случае он возьмет минимальную цену, т. е. по 15 динаров за комнату. От такой «дешевизны» у нас с Михаилом