Трансатлантическая кошка - Екатерина Паршукова

очень удачный отрезок, чтобы сделать фото на память. Смотрите, вы нас догнать должны примерно вот здесь, – он вытащил планшет и ткнул пальцем в карту, – давайте резервную частоту поставим и по ходу пьесы договоримся, где конкретно будем фотографироваться.

– Давай! Идея хорошая.

Ацтек улетел первым, мы посмотрели ему вслед, подождали минут десять и сели в самолёт. Запустились, вырулили, взлетели.

Минут за десять до того как подлететь к горному хребту, обозначенному Андреем, вызвали Ацтек по рации:

– Вы где? Мы должны бы уже вас видеть.

– Мы пару минут назад пролетели точку. Скоро нас догоните.

Мы пристально вглядывались в сиреневый горизонт. Вот он! Тёмная точка на фоне светлого неба постепенно увеличивалась в размерах, пока не приобрела узнаваемые очертания самолёта.

– Мы вас видим. Подойдём с правой стороны.

– Мы вас пока нет.

– Просто держи высоту и курс ровненько, сейчас подойдём.

Подлетели близко-близко, сбросили скорость, насколько могли, чтобы уравнять её со скоростью Ацтека.

– Закрылки выпустить, что ли? – задумался Илья, – тяжеловато на таких скоростях висеть. Ты фотографируешь?

– Да, фотографирую. Подойди чуть ближе ещё, плавненько.

Илья потянул ручку, и Малыш аккуратно качнул крылом.

– Вот так хорошо, – я проверила на экранчике получившиеся кадры. – Я всё!

Илья нажал тангенту:

– Андрюх, вы нас уже сфотографировали?

– Да, уходите вперёд. На земле встретимся.

Малыш набрал скорость, и через несколько минут Ацтек пропал из поля зрения, оставшись позади нас. Илюха отдал мне управление и задремал ненадолго.

Шли на 120-ом эшелоне. За бортом холод. Если верить учебникам, температура падает по 6 градусов Цельсия на каждый километр высоты – то есть, если на земле +20С, то на высоте в три километра будет уже около нуля. При этом через фонарь низкоплана жарит солнце. Жарило оно ровно в мой борт. Фонарь Глассэйра, как на всех самолётах, сделан из плексигласа и, в отличие от автомобильных стёкол и квартирных окон, не задерживает никаких излучений, даже ультрафиолет. Под остеклением этой кабины можно загорать как в хорошем солярии. Жуткое сочетание – ноги замерзают, голова поджаривается. Автопилот мы уже не включали и три часа по очереди «висели на ручке» под палящим солнцем сверху, почти в приборных условиях дымки снизу. Второй из трёх участков маршрута за день, а усталость уже ощущалась.

Нет, усталость не просто ощущалась, она наваливалась на меня всей тушей. Солнечный свет раздражал. Я пыталась прикрыть глаза ладонью, но всё равно отражённые лучи слепили до боли. Что-то не так.

– Илюха!

– А?

– Возьми управление, что-то мне нехорошо.

– Управление взял.

– Отдала.

– Что случилось?

– Не понимаю. Солнце бесит, жарко, душно, холодно.

Илья потрогал рукой мой лоб:

– Температура вроде нормальная. Не знобит?

– Нет. Просто слепит солнце. Надо что-то с этим придумать.

– Здесь и кислорода не так много. Но мы уже почти долетели. Сейчас снижаться начнём. Станет легче. Хотя аэродром горный, тоже на полутора километрах высоты расположен.

Я пыталась отвлечься от мерзких ощущений в организме рассматриванием земной поверхности.

– Ой, смотри какой мостик внизу забавный.

– Да. Кстати, почти рядом с полосой. Рядом с ним заход строить будем. Будем пролетать, попробуй его сфотать.

– Я попробую, хотя голова и руки не работают совсем.

– Держись.

После посадки я буквально выпала из самолёта и легла на асфальт: на единственный пятачок асфальта на всём аэродроме, где была тень – под киль самолёта. Не знаю, зачем, интуитивно. На улице было жарко, +25С примерно, но не до такой степени, чтобы это было проблемой. Просто нестерпимо хотелось спрятаться от солнца. Даже не слышала, как подрулил севший за нами Ацтек. Я меланхолично разглядывала брюшко Малыша и видела, как по нему бегают мультяшные тени.

– Мать, так у тебя солнечный удар, – голос Андрея выдернул меня из созерцания игры теней, – тебе воды надо, и побольше. Есть у вас бутылка?

– Есть, – собственный голос звучал издалека, – еще полтора литра. Вылей её на меня.

– Может быть, в тебя?

– Можно и в меня. Я сейчас парниковый овощ, и меня надо хоть как-нибудь полить, хоть внутривенно, хоть внутримышечно.

Кто-то из ребят намочил салфетку и положил мне на лоб.

– Спасибо, так и правда легче, – я взяла бутылку с водой и выпила почти половину.

– И сооруди какой-нибудь козырёк. У меня Олег тоже всю дорогу на солнце жаловался. Но у нас крыша есть, а у вас сплошное стекло сверху.

– Вот, возьми мою кепку, – Илюха протянул мне серую тряпочку, – всё солнце с твоей стороны, так что мне пока не надо. Андрей, там надо масло ещё доливать?

– Да. Надо. Сейчас Олег канистру достанет, но она последняя. Будем у Билла спрашивать, похоже, нам понадобится большой запас.

Я немного пришла в себя и смогла залезть обратно в Глассэйр. Заправленный топливом и маслом Ацтек взлетел. Порывистый ветер заметно покачал самолёт после отрыва.

– Как-то они странно ушли, – сказал Илья, запуская двигатель, – возможно, нас тоже сейчас помотает.

Мы вырулили в начало полосы – два бесконечных километра асфальта подрагивали в мареве разогретого воздуха. Илюха двинул РУД – рычаг управления двигателем – в панель, и самолёт побежал по планете. Скорость нарастала неприлично медленно. Пятьсот метров – передняя стойка даже не приподнялась. Километр… Малыш продолжал бежать колёсами по земле и даже не думал подниматься в воздух.

– Да что же такое! Все параметры в норме, – сквозь зубы процедил Илья, – ну давай попробуем подорвать его.

Он подождал ещё немного, дёрнул ручкой на себя и сразу выровнял самолет обратно в горизонт. Малыш подпрыгнул, завис на высоте около двух метров, провалился на право крыло, потом на левое. Кое-как выровнялся.

– Шасси! – процедил Илюха.

– Шасси ушли.

Самолёт медленно, нехотя начал набирать высоту и скорость.

– Что это было? – спросила я, немного отдышавшись.

– Превышение полтора километра над уровнем моря и жара. Воздух вообще не держит, – голос у Илюхи был ещё напряжённый, но уже чувствовалось, что его отпускает. – Я ещё удивился, что Ацтек так тяжело ушёл. Теперь понятно, почему.

Мы набрали высоту три километра и повернули на восток. Солнце постепенно двигалось к горизонту, пока совсем не скрылось, и чем ниже опускалось солнце, тем лучше я себя чувствовала. После заката мне стало совсем хорошо.

– Устал? – спросила я Илюху, который явно клевал носом.

– Есть немного.

– Я уже нормально себя чувствую, давай возьму управление. Подремли минут пятнадцать.

– Только следи за давлением топлива, когда падать начнёт, включи насос секунд на тридцать.

Сиреневая дымка закрывала землю. На закате стираются границы земли и неба, тьмы и света. К Лейкленду мы подлетали уже в полной темноте. Практически приборный полёт. Облака на горизонте сливались с землёй и создавали ощущение бесконечного космоса вокруг.

Илья включил частоту ATIS – автоматического информатора на аэродроме. Информатор механическим голосом сообщил нам температуру, давление и ветер. А потом предупредил о том, что на полосе могут быть дикие животные: олени и кто-то ещё, кого мы не смогли перевести с английского.

– О, прикольно, первый раз такое слышу. Предупреждения о птицах я слышал, но олени – это что-то новенькое. Давай ещё раз послушаем.

– В дикие места летим, однако, – хмыкнула я, – и ни черта не видно вокруг.

– Давай снижаться потихоньку. Осталось километров десять, – Илья пролистывал страницы блокнота в наколенном планшете. – Где-то тут была частота дистанционного включения подсветки на полосе, Билл присылал. Нашёл!

Илья выставил цифры частоты в радио:

– Ну что, пробуем? Раз-два-три-четыре, – он нажимал тангенту, и после шестого щелчка на земле в кромешной тьме посреди леса вспыхнула новогодняя ёлка огней на полосе. Чёткий прямоугольник белых огней полосы и россыпь мелких синих огоньков рулёжных дорожек сбоку.

– Ничего себе! Вот это иллюминация! Тут захочешь – не промахнёшься.

Мы сделали проход над полосой, посмотрели направление ветра по колдуну, который тоже был подсвечен ярчайшим прожектором, и следующим заходом сели. Съехали с полосы и остановились прямо посреди стоянки:

– Наверное, надо дождаться Билла, он скажет,