Аркадий Кошко - Очерки уголовного мира царской России

   Сели, поехали, и привез он меня к громадному магазину с зеркальными окнами в три этажа. Расплатился. А смотрю только чудно больно: в парадном крыльце магазина двери не обыкновенные, а какое-то диковинное приспособление. Вертится какой-то будто огромадный барабан, и из него на полном ходу то выскакивают люди, то вскакивают в него. Поглядел я, поглядел, да и думаю, чем я хуже других. Раз ходят люди, так, стало быть, и нужно. Ну, подождал, конечно, пока эта хитрая механика остановилась, да и шмыгнул под одну из лопастей. Толкнул вперед стекло, а сам стою, а меня вдруг как что-то огреет по затылку, ажио шляпа слетела. Я нагнулся было подбирать, а меня как что-то шарахнет. Нет, вижу, плохо дело, надо толкаться вперед, да не останавливаться. И пошло, и пошло; я уже бегу бегом, все кружится, вертится, а как позамедлю шаг, так сзади что-то и прет в спину. Напугался я до смерти, не своим голосом кричать стал.

   Наконец, кто-то изнутри остановил чертову мышеловку да чуть ли не за руку втащил меня в магазин и спрашивает:

   - Чего это вы кричите, мусью?

   А я со страху и обиды чуть в ухо ему не заехал и говорю:

   - Что это у вас тут в Москве, везде этак покупателя ловят?

   Этаких капканов настроили, прости Господи!

   А человек отвечает:

   - Это вовсе не капкан, а двери, и устроены онитак, чтобы и в помещение не дуло, да и человека при них держать не надобно.

   Не стал я с ним спориться, а, отдышавшись, принялся за покупки.

   - А где у вас здесь отделение по серебряной части?

   - Пожалуйте, господин, в третий этаж, - отвечают.

   Подошел я было к лестнице, а тут выскакивает мальчонка, распахивает какую-то дверцу.

   - Пожалуйте, - говорит.

   - Чего тебе от меня надобно, - спрашиваю.

   - А я вас вмиг на третий этаж доставлю.

   Посмотрел я на него: такой дохленький, щупленький.

   - Что ты, братец, никак с ума спятил? Во мне больше пяти пудов весу.

   - Ничего не значит, - говорит, - пожалуйте, - и указывает на какую-то будку.

   Перешагнул я через порог, мальчишка за мною; затем запер дверь, нажал какую-то пуговицу и... Господи твоя воля! Началось сущее вознесение, мчимся по какому-то колодцу кверху, промелькнул этаж, в нем люди, мы дальше, наконец, остановились.

   Вышел я на волю, а сердце так и стучит. Оглянулся, а мальчишка с аппаратом сквозь землю уходит. Ну и диковинка! На что Лоскутная перворазрядная гостиница, а эдакой хиромантией не обзавелась.

   Выбрал я увесистые ложки, а насчет вензелей, говорят, приходите через 3 дня - готовы будут. Как, думаю, назад на воздух выбраться, неужто опять через проклятую вертушку. Однако дело обошлось, на хитрость пустился: попросил мальчика, вынеси, мол, голубчик, мои покупки на извозчика, да шмыг с ним в одно гнездо двери и вплотную за ним выскочил.

   Приезжаю в Лоскутную. Думаю: подзакушу, да и айда к невесте.

   Не успел я отдохнуть, как стук в дверь и входит Александр Иванович с каким-то расстроенным лицом.

   - Что невесело глядите? - спрашиваю.

   - Какое тут веселье? - отвечает. - Эдакая беда стряслась.

   - А что такое? - испугался я.

   - Да как же, сегодня на заре поссорившиеся князь и граф выехали за Бутырскую заставу со свидетелями и доктором. Отмерили им на полянке 10 шагов друг от друга, дали по пистолету в руки, подали сигнал, и оба враз пальнули и оба же упали. Подбежал доктор и, представьте, оба убиты. У князя прострелено сердце, а у графа печенка. Повезли убитых к родным, те, конечно, в горе, сейчас же дали телеграмму в Питер, и последовало государево распоряжение: "Наложить 48-часовой придворный траур - 24 часа за одного покойника и 24 за другого".

   - Вот так штука, - говорю, - жили, веселились люди, и нет их больше. Царство им небесное. Но а невесту свою все навестить нужно.

   - Что вы, что вы, - замахал на меня руками Александр Иванович, - да разве это возможно сейчас?

   - А почему бы нет? - спрашиваю.

   - Я же говорю вам, что наложен придворный траур, и пока не истечет срок, графиня не только никого не может видеть, а обязана сидеть взаперти, шторы на окнах у нее спущены, на зеркалах кисея, а сама она сидит, грустит да постное кушает. Если вы вздумаете к ней сейчас поехать, то глубоко оскорбите всех ваших будущих родственников, а то, того и гляди, дядюшка вернут вам деньги и слово, т. е. не видать вам тогда графини как своих ушей. Впрочем, делайте как хотите, я вас предупредил, а там как знаете. Я отправлюсь сейчас к себе, запираюсь в номере и не увижусь с вами до послезавтра, т. е. до конца траура.

   И он ушел.

   - Что же мне теперича делать? - подумал я. - Экая, в самом деле, оказия. Неужто тоже запереться в номере на 48 часов?

   А, пожалуй, следовает. Хошь я и не граф, а все-таки, можно сказать, почти что графского происхождения.

   Подумав еще маленько, я спустил шторку в окне, завесил простыней на шкафу зеркало и, усевшись в кресле, вздремнул. Скучища страшная была за весь день. Вечерком съел холодной осетринки, маринованных грибков, киселя, вспомнил покойничков, выпил стаканчиков пять чаю, да и на боковую.

   27 июня.

   Продрал глаза и испугался. В комнате тьма египетская. Уж не ослеп ли? Но затем припомнил траур! И шторка на окне наглухо завешана. Зажег электричество. Весь день не одевался, ни к чему, все равно в трауре, даже рожи не вымыл. Для занятия перечитывал свой дневник. Бойко, можно сказать, написано: со вкусом и с выражением.

   Опасаюсь, что описание времяпрепровождения в каюте с Вяльцевой больно по-похабному вышло, ну да наплевать - правда для писателя прежде всего! Днем поел блинчиков с икоркой, опять же кисель (упокой душу родственничков!). Тощища смертная!

   Завтра увижу Вандочку, поди, похвалит за этикетность.

   28 июня.

   Караул!... Ограбили!... Ах, они, чтоб им... Вот уж опростоволосился.

   И князья, и графья, и сам Александр Иванович - все оказались жуликами первосортными. А я-то, дурак, десять тысяч отвалил, ложки заказал, вот тебе и Веди-Слово, вот тебе и графская корона!

   Ровно в 12 подкатываю по Скатертному переулку к 12 номеру Дома, бегу через двор в подъездок, звоню во 2-м этаже к графине.

   Звоню раз, звоню другой - не открывают. Стал стучаться громче, громче - никого. А тут на площадку открывается дверь насупротив, высовывается бабья голова:

   - Вам кого, господин, надобно?

   - Как кого? - говорю. - Невесту, графиню Подгурскую.

   - Никаких здесь графинь нет и не было.

   - Что же вы, с ума спятили? Говорю вам, невеста моя здесь живет, графиня Подгурская.

   Баба покачала головой и говорит: