Михаил Лаптев - Костер рябины красной

— Перестаньте, вы!.. Там люди с голоду умирают, а вы тут… — Фаина смешалась, но замолчать уже не могла. — Вы бы хоть спросили, почему я опоздала.

— Вот видите, товарищи! Я же и виновата. Я этого так не оставлю…

— Да ладно, чего там… — Фаина примиряюще махнула рукой, тяжело опустилась на край скамейки и тихо добавила: — Извините, товарищи.

— Нет, не извиняем. Будьте добры, объясните членам цехкома, почему вы опоздали?! — не унималась Лидия Ивановна.

Фаина встала. Лицо горело, она с трудом сдержалась, чтобы не закричать. Этого только не хватало! Тихо, но внятно ответила:

— Потому я опоздала, Лидия Ивановна, потому что после смены еще дела сдать надо. Это ведь у вас просто. Закрыла рот, и можно домой идти.

В красном уголке сдержанно засмеялись. Лидия Ивановна загремела карандашом по стакану.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Если когда-нибудь будет поставлен памятник героям тыла, то одной из главных фигур должен стать подросток на перевернутом ящике у станка. Это они, вчерашние дети, заменили на заводах и фабриках отцов и братьев, ушедших на фронт.

К домнам и мартенам в первые месяцы войны вернулись и пенсионеры. Семен Семенович Дружинин сорок пять лет стоял у горна. После выхода на пенсию отдыхал три года, а теперь опять пришел к доменной печи. И не он один. И, конечно, незабываемую роль сыграли женщины. Женщины, подростки и старики в первый военный год пустили эвакуированный в Тагил с Ленинградского завода имени Кирова прокатный стан, зажгли еще одну мартеновскую печь, наладили дробильно-обогатительную фабрику на Лебяжинском руднике. Здесь, в старом Тагиле, впервые на Урале из местного сырья начали выдавать сталеразливочный припас. Он пошел с только что построенного шамотного завода.

Для легирования стали доменщики научились выплавлять феррохром. Они же освоили выплавку ферросилиция.

По призыву Фаины Шаргуновой, опубликованному в городской газете, все женщины — служащие заводоуправления — написали заявление, что считают себя добровольно мобилизованными и будут выполнять любую работу в свободное от основной смены время — по первому требованию дирекции.

В далекий Казахстан она писала редкие письма. Теперь они были суше, короче. Только самое необходимое сообщала.

«Здравствуй, дорогой мой далекий Яша! Опять пишу тебе о всем новом.

С середины сорок второго года у нас организовали комсомольско-молодежные фронтовые бригады. Наверное, ты об этом читал. Молодой сталевар Виктор Есин призвал трудиться ударно, по-фронтовому. Бригады ежедневно дают по нескольку тонн сверхплановой стали для фронта, для победы. Есин, Жиронкин, Галганов, Гусаров, Шалимов стали теперь известны всему городу. И не только нашему городу.

В середине октября пошел агломерат горы Высокой. Там многое изменилось — и не узнаешь. Всего полгода ушло на его стройку. По восемь думпкаров вместо трех начал возить у нас машинист Леонид Ломоносов. На рудниках его примеру последовали все машинисты…»

Шел солнечный конец ноября. После влажных, пронизывающих ветров, знобящей измороси, ледяного оцепенения, ввергающего все живое в длительную спячку, наступила пора короткого предзимнего вёдра. На окраинах Тагила, там, куда не доносилась гарь заводских труб, снег ослепительно блестел. Ветра совершенно не было. Даже в поношенной шинели в пригретых солнышком закоулках было тепло. Хотелось расстегнуть пуговицы, дышать полной грудью.

В один из таких дней Фаину выписали из больницы. На центральной улице старого города, в большом коммунальном доме, для нее приготовили однокомнатную квартиру. Это было кстати. В комнате стояла заправленная по-армейски кровать, тумбочка, этажерка для книжек, стол и несколько стульев. Кухонька была совершенно отдельно, как и ванная. Лучшего сейчас нельзя было придумать.

Впереди — целый месяц до выхода на работу. Кроме того, ей дали талоны в заводскую векаэс — так называлась столовая для высшего командного состава завода.

По утрам слушала сводки Совинформбюро, потом прибиралась, бежала в поликлинику, на перевязки и процедуры. Вечерами ходила в клуб металлургов, это недалеко. Приезжий из Свердловска скульптор лепил из глины ее портрет. Позировать было непривычно и как-то стыдно. Утешало то, что скульптор сам недавно вышел из госпиталя, после ранения долго лечился. Противопехотная мина оторвала ему ступню. Он никак не мог привыкнуть к протезу, сильно хромал. Звали его Борис Осипович Ланской. Небольшого роста, плечистый, быстрый в движениях, он много рассказывал о фронтовых событиях, об искусстве, живописи, литературе. Слушать его было интересно. Иногда вместе обсуждали свежие сводки с фронта. За последнее время вести были все интереснее, все радостнее. Люди вокруг понимали, что тяжелая, страшная война пошла к концу.

За время лечения Фаины фронт существенно сдвинулся к западу.

После грандиозного сражения на Орловско-Курской дуге редкий день обходился без победных залпов-салютов на Красной площади в Москве. К концу лета сорок третьего года был освобожден Харьков. Шли упорные бои в Донбассе, дотла разрушенном фашистами. Один за другим выходили из неволи после кровопролитных боев Новороссийск, Брянск, Смоленск… Города Украины, в которых Фаина никогда не бывала, становились ей как родные: Полтава, Мелитополь, Днепропетровск, Киев!..

Людей охватило радостное предчувствие близкой победы. Исхудавшие, бледные, в немыслимых обносках, ослабевшие телом, они открыто улыбались друг другу.

Новый Тагил, его заводы росли не по дням, а по часам. За то время, пока Фаина пролежала в больнице, подвешенная за руки и за ноги, пока училась снова ходить и двигать руками, было сделано очень многое.

За столиком в заводской столовой высшего командного состава главный механик, все еще худой, но уже порозовевший, пытался шутить, приветливо улыбался. А Фаина помнит, как однажды его принесли в больницу, упавшего без сознания по пути на завод. Тогда его лицо было сплошь покрыто зеленой пленкой трупной плесени. Но теперь и он воспрянул.

Часто можно было услышать веселые, не совсем приличные припевки про Гитлера и его свору. Но больше всех Фаине нравилась частушка, где были такие слова:

Мастерами из ТагилаНемцам роется могила!

Куда идти, что делать? Такого вопроса для Фаины не существовало. Врачи отговаривали, сестра Вера несколько раз плакала и умоляла «не делать глупостей». Фаина была непреклонна. Только к доменной печи! Пока идет война, пока на фронте гибнут люди — ее место там, у огненной летки.