Очерки Юринской жизни - Константин Кислов

class="p">От вольеры диких животных, куда мы подошли, нам преградила путь высокая ограда великолепного чугунного литья. Красой выглядели двустворчатые ворота и боковые калитки. Эта ограда шла по окраине липовой рощи, с тыльной стороны большого конусообразного погреба, крытого зеленой черепицей, и упиралось в гору.

В усадьбе все было хорошо продумано и рассчитано — Шереметев строил этот дворец для себя, для своих потомков, для гостей и близких.

Мы покидаем этот чудесный и, слава богу, пока не разрушенный до основания, не опоганенный уголок русской земли с душевной грустью. И вместе с тем остается какая-то надежда — люди поймут наконец, что в мире много земных красот, но такой красоты, такого ландшафта и такого необыкновенного замка, какой стоит в малом поселке Юрине — такого больше нигде нет. Им надо не только любоваться, но и всемерно беречь его.

 

Ноябрь, 1993 г.

Нижний Новгород.

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

В работе над настоящим путеводителем использовались материалы:

1. Государственный архив Горьковской области: Фонды: 933 и 763.

2. Кислов К. Очерки, статьи, письма в различные государственные и партийные инстанции. Газетные публикации за многие годы.

3. Родикова Т. Г. — «Юринский замок Шереметевых» (Историческая записка).

4. По чисто профессиональным вопросам (Архитектура) консультировался у специалистов, научных работников Архитектурно-строительного института в Нижнем Новгороде (г. Горьком).

 

 

ЮРИНСКАЯ ПОЙМА

Очерк

 

«Каждый имеет право на благоприятную окружающую среду, достоверную информацию о ее состоянии и на возмещение ущерба, причиненного его здоровью или имуществу экологическим правонарушением».

(Конституция Российской Федерации — проект, глава 2. Права и свободы человека и гражданина. Статья 42).

 

Если бы на этих песчаных буграх не стояли стеной глухие леса, не отражалось бы в пойменных водах Великой Волги теплое первородное золото корабельных сосен, — эти дюнные островки никогда бы не облюбовал человек. Не появилось бы здесь ни убогих скитов божьих людей, ни починков хлебопашцев, ни деревень. Не обосновалось бы здесь много позже и село Юрино. Но оно обосновалось пока еще приманчиво вольное, надежное к жизни и сытное; прибился и народ сюда из неведомо далеких и близких городов и весей. Пришел и стал жить. Его никто не опекал, не было пока и чужой власти над ним. Каждый человек уповал на своего Бога, жил трудом своим. Его кормила земля, хотя и не слишком богатая, сытнее кормили леса, поймы рек. Мужик оказался здесь могутно сильным, сноровисто-работным, бабы — догадливо мудрыми, детолюбивыми матерями и хозяйками. Вот тогда-то и углядели островных посельников завистливые людишки, жадные до чужого добра, до безмерной власти над всем, что сотворено на земле самим Богом. А с ними пришел сюда и конец покойной жизни. С этой поры в лесное село проторили дорожки невольники, поротые и битые, язычники, отступники святой веры, воры с вырванными ноздрями, и прочий сорный народишко.

И не бывает худа без добра — так говаривали люди. Село нежданно-негаданно стало богатеть, раздвинулись его границы. По крутым берегам Большого оврага разместились затхлые, дурно пахнущие кожевни кустарей — что поделаешь, у всякого свое ремесло. Похорошели избы, срубленные из отборных столетних бревен, а в ряд с ними один за другим стали вставать каменные особняки. И слава о селе Юрине пошла гулять уже по всему многоплеменному Поволжью.

Только вот никогда у здешних людей не было легкой жизни — вечно в заботах. Заботы заботами, но временами бывало и такое, что радовало и умиляло неспокойную душу, ласкало глаз мудреными поделками рук человеческих. Было, всякое было...

 

* * *

 

В пору весеннего водополья под самую Маковку — так звали старую церквушку, — подступала вода. Крутые волны бились о берег с такой озверелой силой, что вздрагивали врата деревянного храма, уныло стоявшего на холме у погоста. Пенные брызги обхлестывали покосившуюся паперть и замшелые каменные надгробия погоста.

Половодье не останавливалось перед Маковкой, не кланялось ее крестам, оно врывалось в глубокий овраг, ведомо катилось дальше, заполняя заброшенные выработки кирпичных сараев. И вот уже на просторах Малой и Большой гати вьются крикливые чайки, а под ними блескучей рябью играют волны. Вода, отделив деревню Быковку и северо-западную окраину Юрина от его державного центра, от рынка с богатым рыбным и хлебным торжищем, пошла дальше, еще дальше. Из Быковки сюда можно переправиться только на лодках — чем не заморская Венеция!

Полые воды, — а они подходили сюда почти каждый год, — заполнив Сомовскую торфяную низменность и, обогнув большое сельское кладбище на горе, затапливали березовую непролазнь Отарского болота до Самсоновой мельницы; дальше — через кочковатые пологи Бардинского бора, соединялись с необъятно широченным разливом уже за Полянкой. Село Юрино превращалось таким образом в два островных поселения, соединенных мостами через овраг.

Водопольное бедствие продолжалось недолго: полторы-две недели. Вода убывала, обнажая не только все бесчинство стихии, но и необозримо бескрайнюю пойму Волги, проснувшуюся от зимнего сна, умятую и вздохнувшую полной грудью. Ни в какое иное время года речная пойма не бывает так хороша собою, безумно щедра и ласкова, как после схода полой воды, когда реки, озера и старицы встанут в межень. И тут перед пытливым взором человека раскрывается великая и старая, как сам мир, тайна поймы: грива, — зеленый, весь в цветах луг в низине, — цепочка стариц, длинных, как коровы языки, озер и малых лягушиных бакалдин. И снова грива, луг, цепочка стариц. Так до самой береговой линии.

Волга, как единая часть Планеты, живущая по ее законам, веками бежала с севера, круша и подминая под себя лесные дебри, болота, могучей волной поднимала пески, выстраивая из них рубежи-гривы, для еще более мощного рывка вперед, к неприступным горам...

Большое водополье преображало пойму: умытую и прибранную отдавало ее ветру и солнцу. И тогда атласной, терпко пахнущей зеленью одевались красноталы и кустарники, в розовой дымке цветения тонули куртинки колючего шиповника. Дни и ночи без угомона пели птицы, занимая места гнездования. А в старицах и озерах наступало время карасиной любви — нерестились карась и линь. В еще не просохших заилиных понизях в сочный рост подымались дикий лук-резанец, сладковато кислый щавель — наступала долгожданная пора вольной вольницы для босоногой, изъеденной голодными комарами ребятни. Но радость и жадным комарам умалить не под силу.

Так все и было почти от сотворения мира, пока не поглотили эти данные Богом земные богатства гнилые воды Чебоксарского водохранилища. И как же это подшутил над собою сам творец на земле, человек, безумно отняв у себя все, чем жил, все, что кормило, обогревало