Александр Тиняков. Человек и персонаж - Роман Валерьевич Сенчин

дореволюционные знакомцы Тинякова или умерли, или находились в эмиграции, или к эмиграции готовились, или же просто не захотели заметить книгу бывшего черносотенца, а теперь беспартийного большевика-газетчика, вдруг вспомнившего о лире.

Одно из немногих упоминаний о «Треугольнике» находим в книге первой журнала «Печать и революция» за 1923 год в рецензии (если так можно выразиться) Э.П.Бика (псевдоним литератора Сергея Боброва) на десяток книг стихов разных авторов.

…Е.Стырская и А.Тиняков. Достойные и дополняющие друг друга соседи.

Вообще говоря, порнографией называется тот род искусства, который направлен специально на возбуждение грязных побуждений… Эти авторы, вероятно, не думали заниматься специально таким возбуждением. Им этого и не нужно. Воображение их и инстинктивные конструкции сами по себе до того грязны, что им никакой преднамеренности не требуется. Стырская рассказывает, как

Сладострастья тяжелая дрожь

Бьет от ноздри до колена…

или:

Ты да я, и я да ты, и лижут

Ночи нас и простынь полотно…

А Тиняков то же, только поглубже:

И ноги пухлые покорно обнажая,

Мегера старая прижалася к стене,

И я ласкал ее, дрожа и замирая,

В тяжелой, как кошмар, полночной тишине…

и т. д. Дальнейшее выясняет, что Тиняков и есть тот буржуа-чудовище, с которым думал сражаться Боделэр, открывая неистового садиста в лавочнике, что Тиняков глупо и грубо подражает Брюсову… и жаль, что эти книжонки выходят, пачкая наше время своей зловонной сукровицей[21].

Впрочем, отыскалась и хвалебная, сочувственная автору и его, так сказать, лирическому герою рецензия. Написал ее Михаил Павлов (Богомолов указывает, что под этим псевдонимом скрылась Надежда Александровна Павлович, человек потрясающей судьбы), напечатана в журнале «Книга и революция». Рецензия небольшая, поэтому приведу ее почти полностью.

Стихи поэта – это свидетельское показание о мире, потому что поэт отмечает изменение ритмов мировой жизни, запоминает строй (устройство) мира, соотношения людей и предметов. Мир показал Тинякову страшное лицо, лицо прокаженного, недаром у Тинякова есть стихи о лепрозории. Поэт ощущал себя в этом мире отверженным среди отверженцев, он не жил, он гнил и пел такие веселые песенки:

Я до конца презираю

Истину, совесть и честь,

Только всего и желаю:

Бражничать блудно да есть.

Только бы льнули девчонки,

К черту пославшие стыд,

Только б водились деньжонки

Да не слабел аппетит.

Дальше в падении и отчаянии идти некуда. Лица человеческого больше нет; и вдруг тут отверженцу снится сон, который, вероятно, не приснился бы многим счастливцам; я позволю себе целиком привести эти прекрасные стихи.

Душа моя скорбит смертельно,

Как было там… в ту ночь… в саду…

Но я покорен беспредельно

И смертной казни тихо жду.

Как и тогда, готова к бою

Небесных сил святая рать,

Но вновь с великою мечтою

Взойду на плаху умирать.

Всё будет так же: и солдаты,

И бритое лицо судьи,

И так же грубо будут смяты

Одежды бедные мои.

Но ужас новый сердце ранит,

Когда при зорком свете звезд

Священник тихо мне протянет

С моим изображеньем крест.

От близкого – прямо в свет, в идеальную форму лица божественного, потому что есть та мера боли, которая боль претворяет в радость, и из разложений вырастает новый гармонический мир.

Ни зависти, ни злобы я не знаю,

Меня не давит тесный плен,

Я человечество благословляю

Из-за моих высоких стен.

Тиняков сказал, что его душа «поет, ликует и, молясь, благословляет все земное».

Из мира своих индивидуальных переживаний он выходит в огромный, благословляемый им мир.

Искусство, столькими современниками нашими рассматриваемое только как ремесло (слово Каролины Павловой: «Мое святое ремесло забыто»), мстит и не дается в руки цехам поэтов счастливым и благополучным; искусство далось отверженному, честно заплатившему своей мукой за право слышать гармонию мира[22].

Конец оды. Вернее, рецензии.

В папке с письмами Тинякову, хранящейся в бывшей Публичке в Петербурге, есть такое, от критика Юлия Айхенвальда:

Сегодня получил я, поэт Александр Иванович, Ваш «Треугольник». Очень Вас благодарю за память и внимание. Остры, терпки, часто страшны Ваши стихи, собранные вместе, на какую-то умственную белену похожи они, – но я понимаю, что и белена имеет право на существование как в природе, среди других злых зелий, так и в поэзии. А поэзии Ваша жуткая книга принадлежит.

* * *

Что же представляет собой «Треугольник»?

В книге тридцать два стихотворения, разбитых на три части: «Прелесть Земли», «Глухие углы» и «Единое». Вновь немало эпиграфов (из Сологуба, Гиппиус, Архилоха, Тютчева), есть посвящения. Много слов с большой буквы (за что Тинякова, как мы помним, ругал еще Бунин двадцать лет назад).

Ни одного революционного стихотворения в сборник автор не включил, зато много написанных в 1913–1915 годах. Некоторые я уже приводил. А сейчас – такие:

Весна

Исступленные быки

На дворе ревут о тёлках,

Облака светлы, легки,

Пух зеленый на ветёлках.

Стали бабьи голоса

Переливней и страстнее,

Стали выше небеса

И темней в садах аллеи,

По полям шныряют псы,

Уязвленные любовью,

Наливаются овсы

Изумрудной, чистой кровью.

И на всю живую тварь

Льет свой свет благословенный

Златокудрый, мудрый царь,

Наш хранитель во Вселенной!

Март, 1914. Петербург

И еще такое, терапевтическое, что ли (сколько Тиняков жаловался на одиночество в письмах, и вот решил с ним поиграть в стихах), под названием «Бесжеланная любовь»:

Навсегда ушла любимая —

И в душе царит покой,

Снова тело нелюдимое

Наслаждается собой.

Нет ни боли в нем, ни страстности,

Ни стремленья обладать.

Сладко стынуть в тихой ясности,

Не желать, не ожидать.

Я не скуп: придет любимая —

Вновь я сердце разбужу,

Тело, похотью томимое,

С телом пламенным свяжу.

Не придет – я так же радостно

Одиночество приму, —

Жить на свете белом сладостно