Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

меткие сравнения, определения, метафоры, бесчисленными брызгами засыпающие нас при чтении. Те пьесы дают нам понятие о том богатстве и разнообразии шекспировского словаря, о котором мы привыкли слышать, как о первом в мире в устах одного человека. Творческая сила не стеснена там ни рассудком, ни трезвым критическим отношением; эти факторы и там, конечно, действуют, но так же бессознательно, как берега, сдерживающие поток бурного ручья. Там Шекспир богат и многоцветен, как персидская шкатулка или мавританский стиль; там он красочен – как роскошная тропическая прерия, там он молод и прекрасен – как бог Аполлон.

1/II. Прекрасное начало и скверный конец в комедии «As you like it»136; даже обидно, право! С самого появления Оливера в лесу с его добродетельной речью, и прихода Жака де Буа с новостью об оставлении Фридрихом престола – пошла неестественность, да и действие все скомкано совершенно. И это в комедиях (и вообще в пьесах, пожалуй) Шекспира встречается довольно часто: скорей, скорей, нагромоздить счастливые браки и скорей покончить с пьесой. Я думаю, что это происходит оттого, что Шекспиру они надоедали к концу и он спешил их окончить как-нибудь. Вероятно, он не любил много трудиться над этой работой, много обдумывать (за исключением нескольких особенно любимых детищ своих), много переделывать и много копаться в мелочах. Сначала творилось по вдохновению, увлечение было критиком и цензором, но к концу пьесы увлечение проходило и выступал на сцену обычный шаблон, чтоб только поскорее развязаться с надоевшей пьесой, как ласковым тоном стараются прекратить упреки и жалобы надоевшей до смерти жены.

А начало этой пьесы – сцена двух братьев де Буа, затем сцена двух кузин, первые сцены в Арденнском лесу – превосходно, полно поэзии, творческой фантазии и художественной обрисовки характеров и положения.

3/II. Как, неужели мне бросать курсы и браться за пробу своего пера, как говорит Нестор Александрович? Бросать курсы?

– Чего вы ждете, – говорил он мне. – Раз вы хотите пробовать писать, так пробуйте скорей, не теряйте времени напрасно. Годы идут!

Знаю и сама, что идут годы, (5/II) да для моего собственного спокойствия мне необходимо курсы кончить.

Кроме того, я сказала, что оно, может быть, и лучше, что я все это время была занята курсами, а не писательством, что за это время ум мой больше созрел, расширился кругозор, явилось знание людей, умение объективно относиться к ним, а значит, может быть, и к темам своего писательства, наконец – явилось большее знакомство с литературой, понимание задач ее, определенное собственное отношение к ней и, главное, известный критический вкус.

– Все это прекрасно и совершенно правильно, – заметил Нестор Александрович, – но только знаете что. Лет тридцать тому назад сидели мы в небольшой компании, и Пыпин был с нами. Он и говорит мне: «А что бы вам, Нестор Александрович, написать теперь книгу о Лермонтове; вот подходит его юбилей, оно бы и кстати было». – Я тоже, как и вы, стал отговариваться под разными причинами: и материалу еще мало, и со временем будет у меня более зрелое отношение, и все в таком роде. А потом взял и попробовал написать, и теперь, конечно, нисколько не раскаиваюсь137.

Я только и могла ответить, что огромная разница между нами и нашими положениями в момент, о котором говорится.

Между прочим, Н. А. мне как-то вскользь сказал:

– А вы думаете, моя жизнь сложилась так, как я этого желал? Я вовсе не мечтал о научной карьере и не к науке вовсе стремился.

На мой вопрос: «К чему же?»

– Да тоже, пожалуй, к писательству. Вот как вы теперь, мечтал написать пьесу, и вообще писать в области беллетристики. Вот теперь мои писания меня и не удовлетворяют, приходится подыскивать себе разные посторонние вещи, чем бы увлечься. Вот последним таким предметом увлечения был театр, когда я взялся за это директорство138, а теперь вижу, что из этого ничего выйти не может: сделать там сколько-нибудь по-своему я не могу; создать что-нибудь – тоже не могу: я там связан по рукам и ногам. Хотя и считается, что репертуар в моей власти, но фактически я связан и в выборе пьес. Дело в том, что та труппа, которая имеется в Александринском театре, вся сыграна на бытовые пьесы, которые у нее, надо сознаться, идут прекрасно, значит, что-нибудь вроде Шекспира, Шиллера или другого чего – поставить невозможно, иначе получится провал, как в прошлом году в «Гамлете»139.

– Так почему не набрать новых артистов специально для классического репертуара?

– Помилуйте, куда же еще набирать, когда и так 100 человек в труппе! Я предлагал директору140 такую комбинацию: откупить Суворинский театр141 в казну и подобрать там труппу исключительно для пьес не бытовых: драм, трагедий, исторических хроник, да вот сколько уж лет твержу об этом, и все безрезультатно.

– И неужели из всех 100 человек нельзя выбрать сейчас подходящих артистов, чтобы поставить, ну, например, «Генриха IV» Шекспира? Фальстаф уже есть готовый – Варламов142, хотя, конечно, можно было бы желать гораздо лучшего.

– Это во-первых. А во-вторых, Варламов отказывается учить новые роли, говорит, что у него уже память слаба. Теперь если ему и приходится играть что-нибудь новое, он все от себя несет и из роли мало что остается, ну а с Шекспиром. согласитесь, так поступать нельзя. Кроме того – я, между прочим, сам думал о «Генрихе IV» для Михайловского театра143 – для постановки такой пьесы нужны средства громадные, каких у нас нет.

– А нельзя разве поставить упрощенным способом, приблизительно по-шекспировски?

– Наша публика не пойдет. Еще препятствие – время. Репетировать такую пьесу надо по крайней мере месяца 2–3, не меньше, а мы должны поставить 12 новых пьес в году, иначе сбору не будет. Мы не можем ставить две пьесы в год, как это делает Московский Художественный театр; мы не обладаем таким именем, которое собирало бы к нам валы народу на все, что бы мы ни поставили. Поэтому с двумя пьесами прогорим. Ведь вот приблизительно для такой цели я выделил труппу, играющую в Михайловском театре, но это – молодежь, во-первых, а во-вторых, сборы полные потому, что играют там не каждый день.

Потом заговорили о постановке «Гамлета» у Станиславского144. Н. А. сказал, что он слышал, что идет скучно:

– Вообще ведь скучная пьеса, надо уж сознаться. Все лучшие монологи мы знаем наизусть, а на сцене все ждем, ждем чего-то, действия, и его нет.

Между прочим,