Святые русской Фиваиды - Максим Александрович Гуреев

не как интеллект в узком значении, но как совокупность познавательных и созерцательных способностей, свет разума и совести, благодаря которому человек становится «личным и свободным существом». Подвижники Русской Фиваиды отождествляют «ум» с образом Божиим в человеке. «Если прибегнуть к современной терминологии, то можно сказать, что это – личное сознание, освещающее все сферы человеческой жизни и само возникающее как сложный клубок отношений к различным категориям реальности» (В. Н. Лосский).

– Наконец, внутреннее делание есть предмет мистического религиозного дарования, тайного, сокровенного по своей сути, что не позволяет нам делать окончательные выводы именно о душевном состоянии святых отшельников. «Святые Заволжья и Севера являются мистиками, продолжающими традицию преп. Сергия. Они полны здоровья и крепости, кротки без малейшей слащавости. Они – друзья лесов и лесных зверей, медведей и птиц. Тем не менее, всякий натурализм, в духе старца Зосимы у Достоевского, и всякое эстетство им чужды… Их язык, как и крестьянский, образен и немного певуч. Как и крестьяне, они молчаливы. Их слова и их действия не производят особого шума. Они просты и чисты» (о. Иоанн Кологривов).

Преподобный Мартиниан, под руководством святого Кирилла Белозерского с детства постигавший премудрости иноческой жизни, являет собой яркий пример опытного монаха, практикующего литургиста, профессионального хозяйственника и знающего политика, искушенного в тонкостях не только иноческой, но и мирской жизни. Ярким тому доказательством становится его встреча в 1447 году с великим князем Василием Васильевичем II Темным.

Читаем в житии преподобного: «Великий князь Василий пошел из Вологды помолиться к Пречистой Богородице в Кириллов монастырь. Также и в Ферапонтов монастырь пришел он со всеми своими воинами накормить живущую там братию и получить у них благословение. И встретил его игумен Мартиниан со всею братией вне монастыря с великой честью и радостью, и благословил его Честным и Животворящим Крестом. Спев молебен и гостеприимно учредив трапезу, он дал ему хорошо отдохнуть, придал ему уверенности утешительными словами, благословил его и повелел ему идти против супостата, который так несправедливо с ним поступил, потому что все знают, что не Божьей волей сел на великом княжении тот князь Димитрий Шемяка, но надеясь на гордыню свою, и помрачен был врагом весь ум его. Князь же великий Василий Васильевич, взяв благословение у святого и выслушав душеполезные слова, очень его полюбил и сказал: “Отец Мартиниан! Если будет на мне милосердие Божие и Пречистой Богородицы и великих чудотворцев молитва, и твоими молитвами сяду на своем столе, на великом княжении, если даст Бог, то и монастырь твой достаточно обеспечу, и тебя возьму поближе к себе”. Что и произошло».

Важная деталь – встреча происходит вне монастыря. Мартиниан не смеет нарушить завет преподобного Кирилла – внести в обитель «запах крови, шум и смятение людской суеты» (свт. Иоанн Залотоуст). Воинство великого князя не допущено в обитель, хоть и получает благословение преподобного.

Можно представить себе драматическую сцену встречи Мартиниана Белозерского и ослепленного Дмитрием Шемякой великого князя – «поступил с ним (Дмитрий Шемяка. – М. Г.) немилосердно: привел его в Москву со своими ближайшими помощниками, на третий день вынул у него оба глаза – увы! – и, лишив этого света» («Житие Мартиниана Белозерского»).

Однако великая человеческая жалость к Василию Темному (то есть слепому) сыграла с преподобным злую шутку. Да, великий князь сдержал свое слово и приблизил к себе ферапонтовского игумена – «вспомнил свое обещание преподобному Мартиниану и взял, и тотчас же послал на Белоозеро за игуменом Мартинианом в Ферапонтов монастырь. И хотя тот не хотел, уговорил, взял его, привел в Москву и дал ему игуменство у Живоначальной Троицы в Сергиевом монастыре». Да, во многом Василий покорялся его воле со смирением. Но когда Мартиниан с «необиновением и дерзновением» осудил убийство людьми князя Дмитрия Шемяки в 1453 году, Василий Темный явил свою державную волю – преподобный игумен впал в немилость.

И вновь мы возвращается к рассуждениям Г. П. Федотова о неизбежном конфликте между властью горней и дольней, о несоразмерном противостоянии таинственного и обыденного. Георгий Петрович пишет: «Умеренная уставная строгость и братская любовь возвращают последних древних русских святых к исходной точке: к Белозерской обители Кирилла. Именно Кирилл, а не преподобный Сергий (разница в градации смирения и кротости) отпечатлевается всего отчетливее в северных русских киновитах. Но после мистического углубления заветов преподобного Сергия возращение к преподобному Кириллу невольно вызывает мысль о некоторой исчерпанности духовных сил».

Преподобный Мартиниан становится невольным заложником собственной неколебимой приверженности уставному благочестию святого Кирилла. Он глубоко уверен в том, что его обличения, его строгий учительский глагол, являющий неоспоримым для иноков его обители, в той же мере будет безусловен и для власть имущих (в известной степени продолжателем дела Кирилла и Мартиниана был преподобный Григорий Пелшемский, игумен Богородицкого Лопотова монастыря близ Вологды). Однако история с Василием Темным свидетельствует об обратном.

В Белозерский монастырь на Бородавском озере преподобный Мартиниан вернулся в 1455 году. В житии сказано: «Когда пришел он в свое наследие, в обитель Пречистой Ферапонтова монастыря, игумен и все братья, услышав об этом, с великой радостью встретили святого и приняли его как истинного отца с великим усердием и достойно упокоили его старость» (в это время ему было 55 лет).

28 последних лет жизни, проведенные святым Мартинианом в Ферапонтовом монастыре, отражены в житии подвижника предельно схематично. Единственной яркой вспышкой в этом витиеватом и монотонном повествовании становится описание ученика преподобного, его келейника блаженного Галактиона, вошедшего в историю Северной Фиваиды как юродивый Христа ради.

Находясь в преклонных годах, преподобный Мартиниан, увы, впал я тяжелый недуг, он не мог самостоятельно ходить на службу в храм, и попечение о нем было возложено на его ученика Галактиона, который носил «на собороное пение блаженного отца Мартиниана по причине его старости и многих болезней».

О Галактионе известно немного – родом он был из Белозерского края, принял монашеский постриг в Ферапонтовом монастыре, обладал умом оригинальным и самобытным, имел дар прозорливца, на что Мартиниан сразу обратил внимание и благословил монаха юродствовать во Христе.

Подвиг юродства Церковь понимает как мнимое безумие ради обличения погрязшего во грехе мира, а также как сокрытие собственных добродетелей, как навлечение на себя поношений и оскорблений, ведь порой поведение блаженного (юродивого) находится за гранью не только разумного, но и морального-этического. «Юрод», или «похаб» (слова-синонимы), может позволить себе есть мясо Великим Постом, ходить нагим, сквернословить, являя тем самым гипертрофированный образ мирянина-современника, становясь в своем роде ему живым укором, взывая таким образом к его нравственности – вспомним о том, что в Симоновом монастыре преподобный Кирилл тоже совершал поступки «некая, подобна глумлению и смеху».

Исследуя русское юродство, Г. П. Федотов приходит к следующим выводам:

«Совершенно схематически укажем на следующие моменты, соединяющиеся в этом парадоксальном подвиге.

1. Аскетическое попрание тщеславия, всегда опасного для монашеской