Святые русской Фиваиды - Максим Александрович Гуреев

и Лаче. Озеро Воже или Чарондское, как называли его в старину, лежит в низких болотистых берегах. Лишь в северо-западной его части берег возвышается и здесь стоял древний городок Чаронда. Чаронда упоминается в Книге Большому Чертежу (1627), свой статус города сохраняла до 1766 года, когда окончательно захирела. Но в начале семнадцатого века это был городок на торговом пути, центр Чарондской волости. Против городка на единственном острове среди обширного озера (80 км длины и до 15 ширины) находился малый монастырек – Чарондская Спасская пустынь, основанная преп. Мартинианом, учеником Кирилла Белозерского в XV веке. Пустынь на маленьком островке заставляет вспомнить другой Спасский монастырь на Каменном острове на Кубенском озере. Их название имеет и второй смысл: Спас – спасение для застигнутых бурей на озере. Давно упразднен Чарондский монастырек, забыта всякая память о нем, а имя за островком с одиноко стоящей колокольней сохранилось поныне – Спас».

Именно сюда, в этот край, «скудный, сырой и болотистый», удалился Мартиниан из Кириллова монастыря, в который он больше никогда не вернется. Более того, на лодке он достиг уединенного острова, расположенного ровно посередине озера Воже, и здесь построил себе землянку-«кущу», в которой поселился в полном одиночестве и «начал свое пустынное и безмолвное житие», повторяя тем самым подвиг преподобных старцев Кирилла и Ферапонта, когда они впервые пришли на берег Сиверского озера.

Впрочем, затвор Мартиниана был недолгим. Узнав об отшельнике, к нему стали притекать иноки из Кириллова и Ферапонтова монастырей, а также миряне и паломники со всей Белозерской округи. В житии подвижника сообщается, что «пришли к нему жительствовать и некоторые из братий и уговорили его поставить церковь. Он их послушался – очень уж они его просили – и начали они строить церковь во имя Преображения Господа нашего и Спаса Иисуса Христа. И, освятив ее как положено, украсили иконами и книгами… и пение в ней учредили, как то следует безмолвствующим инокам».

Так и возник на Воже-озере Спасо-Преображенский Мартинианов монастырь, сведения о котором, увы, весьма скудны. В частности, известно, что после основания обители Мартиниану, как сказано в житии, «захотелось однажды… пойти помолиться к Пречистой Богородице в Ферапонтов монастырь», и он покинул островную обитель. Однако вскоре преподобный снова вернулся «в свою пустыню и прожил на том месте немалое время». Окончательно же Мартиниан покинул островной Вожеезерский монастырь в 1435 году, удалившись в Ферапонтово, где, вняв мольбам монахов, стал настоятелем местного Рождественского монастыря.

Что же касается дальнейшей истории Спасо-Преображенской обители на озере Воже, то выглядит она довольно разрозненно. В 1608 году «какая-то литва» разорила монастырь – эту информацию мы находим в «Диалектологическом сборнике», вышедшем под редакцией Вологодского филолога, фольклориста, краеведа Александра Семеновича Ягодинского (1895–1949) в 1941 году. «Остались на месте монастыря поп и пономарь, которые обслуживали окружающие деревни, в частности, теперешнего Кирюгского сельсовета. Консистория разрешила образовать приход в Кирюге (населенный пункт на северной оконечности озера Воже у устья реки Свидь. – М. Г.)», – читаем в «Сборнике».

В 1614–1615 годах в Спасской Вожеезерской обители проживали семь старцев (как видим, «монастырек убогой» все-таки был восстановлен после польско-литовского погрома).

В 1694 году монастырь по просьбе его немногочисленных насельников был приписан к Вологодскому Архиерейскому дому, к тому времени на острове находились две деревянные церкви: холодная, освященная во имя Спаса Нерукотворного образа, и теплая Успенская.

В 1764 году Вожеозерский Спасский монастырь Вологодско-Белозерской епархии был упразднен, и к середине XIX пришел в полное запустение.

В 20-х—50-х годах ХХ века на острове находился совхоз «Светлый Маяк» – впрочем, и он давно прекратил свое существование.

Сейчас остров Спас на озере Воже снова необитаем. Он снова выглядит так, каким его в 1427 году увидел Мартиниан.

Новый этап в жизни преподобного подвижника (после 1435 года) в его житии описан довольно подробно. Он «начал вместе с ними (монахами Ферапонтова монастыря. – М. Г.) усердно следовать правилам монашеской жизни, все делая с подобающим прилежанием. И так как он очень ревностно относился к службе в церкви Божией и устав чернеческой жизни хорошо знал, о смирении же его и постничестве что и говорить, ибо для всех он был хорошим примером, то и братия полюбила святого как своего домашнего руководителя и истинного домоправителя».

Являясь ревностным учеником и продолжателем дела преподобного Кирилла, Мартиниан учреждает в Ферапонтовской обители Кириллов устав, молва о строгости которого давно распространилась не только по всему Белозерскому краю, но и за его приделами.

Читаем в житии: «Стал еще больше подвизаться, труды к трудам прилагая, постом, молитвами и долгим воздержанием, как и был научен преподобным отцом своим Кириллом. И говорил он себе: “Кому дано много, много и взыщется с него”. И начал он очень заботиться о том монастыре – о церкви Божией, о келейном правиле, о благочинии на трапезе. И все устроил по образцу того, как было обычно при Кирилле: повелел пить и есть сообща в уставное время достойно и благочинно, всем поровну, с глубоким смирением, в молчании, ибо всегда это должна быть трапеза царская, святая, лучше сказать, Христова, для всех равная и изобильная, ни у кого зависти не вызывающая, поистине содействующая благоуханию аромата заповедей Господних, как то и подобает святым и весьма богоугодно, и по отношению к нищим – милостыня благоразумная».

«Не суровость, но уставность» – правило, заповеданное Святыми Отцами Древней Церкви, воспринятое преподобным Сергием Радонежским и установленное преподобным Кириллом Белозерским в своей обители, а вслед за ним и во всех монастырях Северной Фиваиды. Правило это стало не просто постановлением и обиходом, но смыслом и принципом выживания в пустыне, о которой точно и просто в своей монографии «Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая Лавра» сказал Е. Е. Голубинский: «Пустыня была настоящая, и суровая пустыня: кругом на большое расстояние во все стороны – дремучий лес, в лесу – ни единого жилища человеческого и ни единой человеческой стези, так что нельзя было видеть лица и нельзя было слышать голоса человеческого, а можно было видеть и слышать только зверей и птиц».

Не распыляясь на внешнее – страхи, видения, лукавые помыслы, эмоциональный мятеж, болезненные рефлексии, к которым склонно человеческое сознание, – отшельники сосредотачивались на внутреннем делании, на сотрудничестве с Богом, который присутствует во всем. Подобное было возможно только при соблюдении строжайшей дисциплины, всех, если угодно, параграфов монастырского устава, отсекавшего любое своеволие и праздномыслие, всякую беспечность и ленность, причем не только духовную, но и физическую.

Исследователь русской агиографии Арсений Петрович Кадлубовский (1867–1920), исследуя житийные тексты XV–XVI веков в своей работе «Очерки по истории древнерусской литературы житий святых», пришел к следующим выводам:

– Внешняя аскеза, при всей суровости жизни, подчинена внутреннему деланию: именно на нем сосредотачивается внимание, духовное видение, которое также можно называть боговидением.

– Духовное, внутреннее делание изображается в житиях как молитвенное соединение с Богом, как очищение ума, который, по мысли В. Н. Лосского, следует понимать