Мой мир: рассказы и письма художницы - Наталья Григорьевна Касаткина

рабочий. Обожаю пилить и строгать! У меня в мастерской всё будет из светлого натурального дерева. Купила белые обои, так что будет светло, хоть и не практично. Всё лето ждала этого ремонта, страшно хотелось работать, а теперь даже чуть перегорело это «хотение». Домоуправление меняет рамы, будет чинить двери и перестилать полы. Так что морока предстоит изрядная. Зато потом будет налаженная жизнь, а это всегда поднимает настроение.

Я рада, что у вас дома тоже обновление, хоть у вас и так было хорошо, очень чисто.

<… > К Эду я так и не выбралась. Его друг Витька, с которым мы должны были ехать, сломал себе палец. Он зоолог и его поранила большая тюлениха. Одной же мне ехать не хотелось, да, честно говоря, и некогда, хоть очень тянет именно в Тарусские дивные края. Когда-нибудь мы туда съездим вместе с тобой, хорошо? Таких берёз, как там, нет нигде на свете! А под ними свежая трава невероятно-зелёного цвета, вся утыканная лютиками. Ступить страшно! А когда забираешься на высокий берег Оки – захватывает сердце. И воздух там напоённый и такой лёгкий, что сам входит в лёгкие. И дивная матвеевская скульптура – утонувший в Оке мальчик на могиле Борисова-Мусатова. Говорят, когда-то на этом месте, на высоком берегу, Мусатов положил вытащенного им из воды мёртвого утонувшего мальчика. Кто-то всегда украшает цветами памятник. Как-то я видела его в пышном венке из тех же лютиков. А зимой мы сдували с него снег… Да и Эдика хотелось бы повидать, верно, обижается.

Тут Татьяна хотела поехать к нему с Колей, Колюшей14 и кучей знакомых. Я, в интересах Эда, отклонила эту экскурсию. Представляешь: такое нашествие в его мирной созерцательной жизни! Да и мне Таруса мила тихая.

Спасибо, что заботишься обо мне. Я рада, что ты скоро поедешь путешествовать, наберёшься сил и впечатлений. Как бы мне хотелось поехать тоже! Но, боюсь, дальше Малаховки никуда не уеду. Разве только в Тарусу на пару дней. Эд пишет, что очень счастлив, что целые дни бродит, и хочется этого до бесконечности. Много работает, ловит рыбу и совсем не пьёт. Как-то очистился внутренне и пришёл в хорошее состояние. И только теперь понял, как был запущен раньше.

Сейчас звонил мой учитель Хазанов. Зовёт поехать в Прибалтику с ним и его сыном. Но это совершенно невозможно: мама, кошки и т. д.!

Мама чувствует себя чуть лучше, чем раньше, но это ещё далеко от «хорошего». В тот день, что мы ездили на дачу, мы просто воспряли духом. Застали ещё в лесу ландыши, фиалки и даже грибы. Как твоя мама? Как печально, что мы все такие слабые в смысле здоровья. И как это некстати!

Ну, целую тебя крепко, дорогая. Привет маме большой.

Твоя Наташа

Р.С. <… > Ты знаешь, я, кажется, нашла своё призвание. Никакое дело не доставляет мне такого удовольствия, как пилка дерева! Ни перед одной витриною я не простаиваю столько времени, как перед магазином скобяных товаров, с вожделением глядя на всякие клещи и рубанки. Хочу попробовать зимой соединить свою страсть к изобразительным искусствам с этой новой страстью и начать резать по дереву. Хотелось бы также поработать в металле, но тут есть связанность из-за плавильной печи. Дома её не устроишь. Тянет к настоящему материалу!

19 августа

Два дня прошли в такой чехарде, что не дописала тебе письмо (приехала тётя из Архангельска и т. д.). Сейчас я прошлась по муз. магазинам, здесь такой пластинки Баха нет. Но, пожалуй, ты мне не покупай, т. к. сложно её переправлять. Я думаю, здесь будет ре-минорный концерт. Этот же концерт будет играть Митя зимой в Таллинской филармонии.

Целую много раз мою милую Любушку.

16. 3, 4 сентября 1965, Москва

Милая моя, родная Любочка!

Получила сейчас твоё письмо, им завершился длинный дождливый день. И это очень радостный конец дня. Спасибо тебе, родная, тебе и твоей маме, за чудесную пластинку и не менее чудесное варенье. Беспокоюсь только: достала ли ты такого Баха для себя? Я-то чувствую себя виноватой перед тобой: собрала бандероль ещё 30-го числа, да затюкалась с разными повседневными делами и до сих пор не отправила. Уже завтра непременно пошлю. Эти дни меня «охмурял» Юра (томский главреж). По секрету признаюсь тебе: он влюбился слегка в меня, а я с ним подружилась (влюбляться-то я давным-давно разучилась). Во всяком случае, мы с ним бродили по ночной Москве, ходили в кино, сидели у меня дома. Он говорит без умолку и забывает о времени, т. ч. это продолжалось каждый день до трёх-четырёх часов ночи. Но эти встречи происходили в полной конспирации от Татьяны (т. ч. ты не проговорись об этом никому). Она свела нас с тем, чтобы он не противился моему вызову в Томск для работы с ней, а он заявил, что нам с ней работать противопоказано и он сам хочет работать со мной. Очень звал к ним в штат, предлагал устроить в Новокузнецк главным художником, но ведь я не могу бросить маму надолго. Во всяком случае, мне обеспечены спектакли по договору в Томске, Новокузнецке и в Кызыле (это, кажется Тува)… Клим спрашивал обо мне у Татьяны. Я видела его издалека мельком на бирже. Он меня не видел или сделал вид, т. к. я была с Таней и с Юфей. Юфе понравились мои эскизы, сказал, что завидует моим…режиссёрским (!) качествам и хотел бы работать вместе над каждым куском текста. Видимо, он предложит мне «Власть тьмы» Толстого, что совсем не в моей специфике. Но может быть это полезно – делать трудные для себя вещи? А вдруг выйдет? Впрочем, я не очень верю во всё это. <… >

Ещё было у меня такое происшествие. Я виделась с Бурлюком15. Он очень постарел за эти девять лет. Ему уже 83 года. Был очень мил, подарил мне репродукции своих картин, как и в тот раз, целовал меня с нежностью, как «гранд-папа». Его жена привезла мне красивое американское платье, что было как-то неудобно, хоть и от всей души. Славные они старики, хоть и любят порекламировать «отца русского футуризма». Потом мы сидели в ресторане «Националь». Грустно это, больше уж, верно, не увидимся. Уговорились переписываться. Он взял мое лицо в ладони, подвёл к окну, чтобы лучше разглядеть, «много ли морщинок прибавилось». Сказал, что я молодцом. Старенький, но по-прежнему экстравагантный «папа Бурлюк», как он любит себя называть. В нашей прессе не было о его приезде ни строчки, он очень обижен этим. Сообщил мне, что написал 10 000 картин, и что они разошлись в музеи многих стран.

Ремонт наш