Жизнь и война генерала Василия Рязанова. Книга 3 - Василий Васильевич Рязанов

После смерти отца наши отношения с тетей Ирой стабилизировались; году к 54-му я уже понимал, что родней её у меня на свете никого нет. 7 лет она была в курсе всех моих дел в училище, все, что случалось у меня там, она принимала близко к сердцу, ни разу не попытавшись напомнить кому-либо, что я для нее, по сути, никакой даже не родственник. А дела мои в училище чаще почему-то оборачивались не в мою пользу; тем не менее, она всегда становилась на мою сторону, то есть оказывалась единственным человеком, понимающим обстоятельства того или иного происшествия, выпадавшего на мою долю. Через 7 лет, когда училище было закончено, в нашей роте было комиссовано (то есть, признано негодными для офицерской службы) человек 30 близоруких выпускников. Среди них оказался и я. Тетя Ира, мать двоих детей – моих братьев, предложила мне остаться с ними и поступать в ВУЗ в Киеве. Я, понимая, что ей будет не по силам тянуть троих, поблагодарил и отказался. Так я оказался в Донбассе, в Артемовске; поступил в техучилище и стал буровиком. Когда женился в неполные 19 лет, тетя Ира дала мне все, что необходимо из вещей, мебели, посуды, одежды, чтобы я мог обустроить жилье и начать семейную жизнь. С того времени я жил своей жизнью, своей семьёй; наши связи поддерживались на уровне телефонных звонков и встреч в случае моих приездов в Киев. Наши отношения с тетей Ирой длились 60 лет. И прекратились они в связи с её смертью в 2006 году. Чем дальше, тем больше я ценю этого человека, эту женщину, которая всю себя отдала детям. Другого тепла я не видел, поэтому часть его, доставшаяся мне – самое дорогое в моей жизни».

Квартира на Розы Люксембург была гостиницей. Поэтому и плата за нее была высокой. Сейчас тоже дом приемов высоких гостей, – там останавливались, например, де Голль, король Иордании, Фидель Кастро. А в Святошино был ведомственный дом Киевского военного округа. Василий Георгиевич за свою недолгую жизнь многих спасал. В тюрьме, под следствием в 38-м под пытками никого не оговорил, не дал показаний, которые из него выбивали. Спасал летчиков от аварий, когда учил их летать. Спасал партизан, вывозя из окружения документы с координатами партизанских баз. Спасал на фронте своих летчиков советами и приказаниями по радио. Спасал пехотинцев, танкистов и конников поддержкой с воздуха. Спасал тех, кто прошел плен и попал в колеса НКВД. Не всем удавалось помочь. Но рассказывали, что он в тюрьме, угрожая оружием, освободил своего летчика. Похожий случай был с Покрышкиным, который чуть не застрелил начальника лагеря, освобождая своего друга Ивана Бабака. После войны Рязанов спас и Славу. Сейчас у Славы уже правнуки. При встрече он рассказал еще один памятный ему эпизод, не вошедший в его краткие воспоминания. После охоты во Львове адъютант отца чистил ружье и со словами – незаряженное ружье само раз в год стреляет – отвел дуло в пустой угол комнаты. В этот момент раздался выстрел.

Я где-то в начале 80-х неожиданно столкнулся с последствиями учебы Славы в суворовском училище. К нам хотел приехать болгарин Георги Казанджиев, занимавшийся в то время исследованием биографий Героев Советского Союза. Ему требовалось приглашение. Я работал тогда в университете и обратился в партком, при котором была соответствующая комиссия. Заявление у меня взял полковник Родин с военной кафедры. У нас он не преподавал, но на военных сборах запомнился тем, что кричал марширующим: ногу выше! Носок тянуть! Сам тянул за носки сапог. Пробежав заявление, он сказал: был у меня, когда я работал в суворовском, такой Вячеслав Рязанов. – Да, – говорю, – это мой брат. Полковник как-то изменился в лице, посмотрел на меня недоверчиво и испуганно. На комиссии мою просьбу не удовлетворили.

В 2008 году Слава написал и по просьбе бывших соучеников издал очень интересные воспоминания об учебе в суворовском «Наше кадетство», а более полная его книга называется «Суворовец». Там он рассказывает о своих приключениях в училище, когда у него в руке взорвался взрывпакет, они случайно подожгли училище, и прочее. Он пишет: «Сейчас, с высоты лет и возраста я могу сделать вывод о том, что годы в Суворовском, хоть и лишили нас детства, но сделали нас достойными людьми, которым есть на что оглянуться, есть, что рассказать, есть, чему поучить внуков». И дела его оказывались сложными в училище, скорее всего, из-за непосредственности, открытости его. Так, ушли они как-то в самоволку в осенние дремучие заброшенные сады, которыми тогда было окружено училище. Сейчас там жилой массив, Царское село его называют. Побродить по осенним садам – разве проступок. Но обернулось это для Славы нехорошо. Потом у Славы символическим тиражем, 12 экземпляров, вышла очень интересная, на мой взгляд, книга под названием «Синусоида».

Из книги Славы (в Интернете ее можно найти как Вячеслав Рязанов «Возвращения») я узнал про еще два эпизода послевоенной жизни отца. Первый из них у Славы описан так: «В школу я пошел во Львове. Пошел в первый класс. Дядя Вася усыновил меня, теперь у меня есть отец, приемный, но ведь отец. В честь первого сентября он забрал меня из школы на служебной машине. Машина трофейная, немецкая, какой-то «Опель», с дверками, открывающимися спереди назад. Машина уже подъезжает к дому. Первоклассника переполняют эмоции – как же – на машине! Распахивает свою дверку, не дождавшись полной остановки – дверка зацепляется за дерево у бордюра и отрывается. Взбучки от отца не было. Так, легкое сожаление. А, видя мои переживания, – еще и сочувствие. Здорово, когда есть отец, да еще и такой добрый!» Мама, тогда еще совсем молодая (года 22-23), пыталась Славу воспитывать. Например, как он пишет: «А меня в честь начала школы, как и признак взросления, одели в брюки; брюки первые в жизни, настоящие, с карманами. На радостях я рук из карманов не вытаскивал, готов был есть с руками в карманах, а тетя Ира (жена отца, т.е. почти мама), чувствуя ответственность за воспитание приемыша, начала с этим бескультурьем бороться. Доборолась до того, что зашила карманы. Первоклассник был унижен, отношения ухудшились». О дальнейших событиях и участии в них отца снова цитирую Славу: «Комната, где я спал, выходила окнами на улицу, по которой ходил трамвай. В темноте токосъемная дуга всегда сильно искрила зеленым загадочным светом, а колеса на повороте ужасно визжали. Именно этим трамвай