Иоанн Кронштадтский - Одинцов Михаил Иванович

Иоанн Сергиев до конца дней своих сохранил добрую память о своем духовном сыне — С. О. Макарове и всегда поминал его…

Глава 3

КРОНШТАДТСКИЙ ПАСТЫРЬ

Служитель Христов должен вести себя так, чтобы за ним, как за Христом, народ ходил толпами, то есть священник должен привлекать к себе прихожан словом и жизнью. Иоанн Кронштадтский

Вступление на поприще церковное

17 декабря 1855 года, в воскресный день, священник Иоанн Ильич Сергиев вступил под своды недавно обновленного Андреевского собора Кронштадта. Чувство, охватившее его, вполне может быть охарактеризовано французским «дежавю» — уже однажды виденного… Внутренний вид собора показался ему хорошо знаком… Да, это был тот храм… храм из его сна, являвшийся ему неоднократно в последний год учебы в Духовной академии.

В тот день вряд ли он сам и кто-либо из окружавших его людей мог представить, что в Андреевском соборе пройдет вся его жизнь: третий священник (1855), катехизатор (1865), протоиерей (1875), ключарь (1876), настоятель собора (1894).

В проповеди с провидческим наименованием «Паси овцы Моя», с которой новый священник обратился к пастве, он определил свою пастырскую программу: научить и просветить, исправить и утвердить паству в вере. Собственно, ничем не отличалась она от налагаемых на православное приходское духовенство обязанностей. Сколько их, выходцев из духовных семинарий и академий, входило в церковную жизнь с благими намерениями?! Но не многие могли похвастаться исполнением даваемых обещаний. Видно, дело было еще и в призвании, в характере исполнения обязанностей, в стремлении раствориться в пастве, приближая ее к Богу, даруя надежду на вечное спасение.

Иоанн Сергиев оставил нам свои «рецепты», по которым он хотел священствовать. «С первых же дней своего высокого служения Церкви, — говорил он в одном из публичных выступлений, — я поставил себе за правило: сколько возможно искренне относиться к своему делу, к пастырству и священнослужению, строго следить за собой, за своею внутренней жизнью. С этой целью я прежде всего принялся за чтение Священного Писания Ветхого и Нового Завета, извлекая из него назидательное для себя как человека, священника и члена общества. Потом я стал вести дневник, в котором записывал свою борьбу с помыслами и страстями, свои покаянные чувства, свои тайные молитвы ко Господу, свои благодарные чувства о избавлении от искушений, скорбей и напастей. В каждый воскресный и в праздничный день я произносил в церкви слова и беседы… Кроме проповедничества я возымел попечение о бедных, как и я, сам бывший бедняком».

На первых страницах своего дневника за 1856 год отец Иоанн написал такие слова: «Служитель Христов должен вести себя так, чтобы за ним, как за Христом, народ ходил толпами, то есть священник должен привлекать к себе прихожан словом и жизнью»[86]. В это время отцу Иоанну было 27 лет, его пастырская деятельность только начиналась, и никакие толпы за ним не ходили. Но эти слова стали программой его жизни.

Причт Андреевского собора состоял из нескольких священников, а потому службы в храме совершались «поочередно». В то время по церквям «служили службы» в воскресенья и праздники, а в будни — лишь по заказам: сорокоуст по покойнику или по особому случаю в семье, заказную обедню или по случаю какого-либо общественного торжества. Только в крупных городах, в больших соборах постепенно вводилась практика ежедневных литургий, поскольку число верующих было значительным и можно было ожидать, что всегда соберется достаточное их количество. Причащались люди тоже очень редко — раз в году.

Иоанн заметил, что в дни, когда он был свободен от служб, возвышенно-духовное состояние покидало его. Почувствовав это, он стал выпрашивать разрешение отслужить у «очередного» священника, но не все собратья его соглашались. Не одобрял действий нового священника и настоятель собора Трачевский. Иногда он, чтобы остудить пыл Иоанна, забирал антиминс[87] к себе домой. К тому же до него доходили слухи о «похождениях» Иоанна в Петербурге, который, бывая в столице, мог зайти в любой храм, чтобы совершить литургию или послужить вместе со священниками храма, причаститься. Не однажды его изгоняли из «чужих» храмов, в насмешку называя «чудотворцем».

Но постепенно, может, не так быстро, как хотелось, но богослужения все учащались и учащались; и Иоанн, наконец, стал совершать литургию ежедневно. Это было его духовной потребностью, которой он будет следовать всю жизнь.

Свои первые годы жизни в Кронштадте Иоанн потратил на доскональное знакомство с городом. Вскоре он уже в деталях знал чистенький и ухоженный центр города, с его площадями и широкими улицами, скверами и парками, официальными уездными гражданскими и военными учреждениями, кварталами симпатичных одно- и двухэтажных каменных домов, где проживали состоятельные жители, чиновники, торговцы, иностранцы. Пользуясь представлявшимися случаями, побывал он в порту, в матросских и солдатских казармах, в офицерских собраниях. Посетил и познакомился с духовенством других действовавших в городе православных храмов, часовен, кладбищенских церквей.

Но он понимал, что то была лишь небольшая, так сказать, парадная часть города. Стоило же чуть отойти от центра, и словно попадаешь в иной мир, в так называемый «посад», где проживала, ютилась, прозябала большая часть гражданского населения уездного города Кронштадта. Здесь селился рабочий люд, трудившийся в порту: чернорабочие, угольщики, грузчики со своими семьями. Более или менее постоянную работу они имели лишь в сезон навигации, а в остальное время — практически полгода — оставались без дела, подчас пьянствовали и бродяжничали. Не случайно для добропорядочных жителей города «посадские» стали синонимом спившихся попрошаек, бездомных и бесцельно шатающихся людей.

В довершение столичное градоначальство за различные неблаговидные поступки и дурное поведение стало ссылать нарушителей общественного порядка и «неугодных» столице лиц на остров Котлин, откуда особо и не убежишь. Хотя и терпели они всяческие лишения, но образ жизни своей не меняли: предавались пьянству, разврату, попрошайничеству. Забредшему сюда случайному путнику открывалась типичная безрадостная картина: сырые, глубоко ушедшие в землю домики, а то и подвалы домов. В них помещались по 30, 40 и 50 человек в одном жилище, как сельди в бочонке. Тут старые и взрослые, мужчины и женщины, малые дети и грудные младенцы, все — в сырости, грязи, духоте, наготе, а часто и в голоде.

В эти районы было опасно заходить в темные вечера и ночи: могли ограбить, а то и убить. «Какие ужасы у нас в Кронштадте делаются, — пишет Иоанн в дневнике, — один капитан иностранного судна убит и брошен в канаву окровавленный, избитый. Другой случай: двое мошенников, бежа от полицейских солдат, толкнули одного старика и убили его. Какое пьянство! Распутство! Увеселения!»

В другом месте он записывает впечатление от городских гостиниц: «Это — собрание людей (почти исключительно матросов), которые со всем усердием развратного сердца приносят жертвы и возлияния своему ненасытимому идолу — чреву, и преимущественно в те дни, когда Церковь приглашает нас к духовной радости о Господе. Страшно видеть, что в них бывает: человек, в точном смысле, уподобляется здесь скоту несмысленному, даже является хуже его; как будто в какой чужой сосуд, который ему нет нужды беречь, он бросает или вливает в свой желудок так много пищи и пития, особенно хмельных напитков, с такою жадностию, с такою слепою, чуждою всякого рассуждения поспешностию, что животный сосуд этот скоро наполняется, а часто и переполняется, и всякая всячина, брошенная в него, наконец, идет вон. И тут-то! О, ужас! О, омерзение! Человек до такой степени теряет свое достоинство человека, что всякому человеку со здравым разумом и сердцем больно, больно бывает видеть унижение природы человеческой до состояния несравненно худшего тварей бессловесных. И что же бывает при этом? Свои же клевреты, товарищи трактирные, смеются над таким несчастным, таскают его, как «дуб поверженный», или, встречая проходящих мимо людей, своим видом и положением тела, неистовыми криками как бы говорят им: вот как мы живем на славу (хороша слава!), вот как мы своевольны, бесстрашны; вот как мы пользуемся временем, данным нам для отдохновения; вот как мы празднуем праздники!