Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

– Кто?

– Ирландцы. А ты чего такой красный? Опять температура?

– Вроде нет… – я смекнул, что, воображая себя вожаком народных масс, раздухарился и разрумянился.

– Ну, как Марк Твен? – спросил Батурин, кивнув на обложку. – Хорошую книжку тебе подарили?

– Зэкэнскую!

– То-то! Ну, выздоравливай, племянничек, а мы пойдем пока сплаваем в Турцию и обратно.

Он перекинул через плечо полотенце и ушел.

Книжка, нет слов, классная, но местами очень грустная. Смешных жуликов Короля и Герцога мне было жаль до слез, я чуть не заплакал, когда мстительные горожане, улюлюкая и колотя в кастрюли, потащили их по улице верхом на шесте, вымазав дегтем и вываляв в перьях. Это у них называется «суд Линча». Как так можно? Страшная страна! Ну, не понравился вам спектакль, забросайте плохих актеров тухлыми яйцами – и дело с концом. Зачем же убивать? У нас, если человек оступился, он предстает перед народным судом, который обычно возглавляет пожилая женщина с лицом строгой, но справедливой учительницы. И нередко провинившегося отдают на поруки коллективу. А что значит «верхом на шесте», я вообще не понял. Но даже у Твена при всей жестокости тамошних нравов нет и в помине, чтобы какую-нибудь юную леди или даже простолюдинку заманивали в чащу и там по очереди «харили». Возможно, когда переводили на русский язык, такие эпизоды на всякий случай изъяли, сократили, как вырезают из зарубежных фильмов «откровенные сцены». Может, и правильно, ведь книга – учебник жизни! Эти слова Горького написаны на стене в нашем кабинете литературы. Зачем учить молодежь плохому?

Впрочем, финал приключений, как и положено, счастливый. Хотя с другой стороны… Закончилось вроде все хорошо, но это по американским понятиям: Джим сообщил Геку, что за свои деньги, шесть тысяч долларов, хранящиеся у судьи Тэтчера, он может не беспокоиться, так как Финна-старшего, грубого и жадного, на свете больше нет, его труп, оказывается, лежал в домике, плывшем вниз по Миссисипи. И у парня сразу отлегло от сердца. Ничего себе счастливый финал! Во-первых, у главного героя умер отец, какой-никакой, а папа! Когда у нас в общежитии наложил на себя руки, а точнее, повесился наладчик Чижов, всем осточертевший своими пьяными скандалами, его жена и дочка убивались так, словно умер Ленин. Во-вторых, сумма-то не такая уж большая, чтобы безоблачно жить до пенсии. Башашкин говорит, доллар равняется 67 копейкам. Умножаем в уме и получаем четыре тысячи двадцать рублей. Даже на новый «москвич» не хватит. Я тоже люблю, когда в кармане позванивает мелочь, но американцы на деньгах просто чокнулись. Скуперфильды какие-то!

От возмущения я не очень ловко перевернулся на другой бок и почувствовал, что спину еще дерет. В комнату забежала Лиска с тетрадкой за две копейки и спросила, как пишется слово «винегрет», оказывается, ей впаяли задание на лето, чтобы подтянулась по русскому языку. Я вспомнил, как Ирина Анатольевна объясняла нам, чтобы мы навсегда запомнили: раньше винегретом называли обычные овощи, политые винным уксусом, поэтому в первом слоге пишем «и».

– А во втором?

– А тут нужно подобрать проверочное слово! – мудро улыбнулся я с вершины своего незаконченного восьмилетнего образования.

– Какое?

– Подумай!

– Не знаю…

– Эх ты, Незнайка! «Винишко».

– Значит, и во втором слоге «и»?

– Ну, конечно! В русском языке все строго по правилам, кроме исключений, – повторил я любимую фразу нашей классной руководительницы.

– Спасибо, Юрастый! Как спина?

– Вроде лучше…

– Покажешь?

– Зрелище не для слабонервных, – предупредил я, удивляясь: как все-таки дети любят разглядывать разные болячки.

– Ух ты… Не слабо!

Лиска умчалась, а я принялся за короткую повесть «Том Сойер за границей». Сюжет незамысловатый, позаимствованный, кажется, у Жюля Верна. Том и Гек с верными друзьями едут в соседний город, чтобы поглазеть на воздушный шар. Пока осматривали гондолу (рискованное словечко!), хозяин шара, чокнутый профессор, отвязал веревку – и они, взмыв к облакам, полетели над странами и континентами. Познавательно, местами даже интересно, но чаще кажется, что Марк Твен писал все это через силу, из-под палки, а точнее, из-за денег, зная, что доверчивые читатели будут рады новой встрече с полюбившимися героями. Если со временем я тоже стану писателем (а почему бы и нет?), то никогда не буду сочинять ради заработка, строча утомительные продолжения. Дохлое дело, перевод бумаги! Вторую часть, вроде «Двадцати лет спустя», еще можно читать, но «Виконт де Бражелон» в трех томах – извините-подвиньтесь – тоска зеленая! Надо во всем знать меру.

Помню аналогичный случай. В наивном детстве я по собственной инициативе прочитал гостям стихотворение, выученное в школе:

Ура, из пластилина

Я вылепил кота.

«Прекрасно, молодчина,

Какая красота!

Как правильно, как тонко! —

Хвалил меня отец. —

Какого поросенка

Слепил ты. Молодец!»

Фурор! Гости восхищались, говорили, что я прирожденный артист, что декламирую не хуже Любезнова и с возрастом, конечно, буду играть в Малом театре. Все налили и выпили за мое блестящее будущее, а бабушка Маня даже всплакнула, решив, будто стихи сочинил тоже я – ее выдающийся внук. Мне отрезали огромный кусок кекса и надавали впрок шоколадных конфет. Тогда я решил на достигнутом не останавливаться и прокричал еще один стишок – про Деда Мороза с папиными глазами. Меня снова похвалили, рекомендовали освоить пение и замахнуться на Большой театр, а в награду налили стакан шипучей крем-соды, посоветовав поиграть с Люсей, грустным серым существом без хвоста, утраченного из-за глаукомы бабушки Мани.

Дело в том, что кошка ходила за ней по пятам, как привязанная, из комнаты в общую кухню и обратно, а у Марьи Гурьевны привычка – захлопывать за собой дверь, и она из-за своей подслеповатости нередко прихватывала мурке хвост, та орала на всю коммуналку, но дело сделано: закрытый перелом вилятельной части тела. Потом, конечно, срослось, но не ровно, а под углом. Со временем хвост стал напоминать ломаную линию из учебника геометрии. Но бедная Люся продолжала упорно таскаться за бабушкой на кухню и обратно, рискуя и получая все новые травмы.

– Мама! – негодовала Лида. – Как можно! Ты разве не видишь? Ей же больно!

– Не вижу, дочка, глаукома у меня. Слышу, когда заблажит, да уж поздно…

– Ну тогда хоть не захлопывай за собой дверь!

– Не могу.

– Почему?

– Привыкла. Мне в деревне, если дверь не притворю, косы драли. Зимой избу выстудить – минутное дело, а дров до весны в обрез. Вот и привыкла.

– Не трогайте мою тещу, – заступался за бабушку дядя Юра. – Это у нее инстинкт! Академик Павлов доказал.

– Спасибо, зятек! – прослезилась она от доброго и