Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

Постоял с непокрытой головой на родном холме – придется ли еще когда?.. Память о тех, кого любишь, особенно жива, она бежит к ним, и вновь оживают эти давние-давние годы, когда были вместе; сколько улыбок, любви окружало их юность и детство.

«Деревня, кругом леса, луга, поля, речка неподалеку, кваканье лягушек и клекот аистов. Вся эта тишина и прекрасная музыка природы по вечерам и утречком роса на траве, и вся наша разыгравшаяся кучка малышей, и звучный, далеко слышный голос мамы, созывающий нас из леса и реки домой, к столу, и этот наш круглый стол, самовар, и весь наш дом, и крыльцо, где мы собирались, и наши детские огорчения и заботы мамы…

Все это навсегда, бесповоротно унесла жизнь, текущая безустанно вперед, но осталась память об этом, любовь и привязанность, и они будут жить в душе каждого из нас до самого заката нашей жизни. И все эти улыбки, и сияния, слезы и печаль, совместно прожитые когда-то нами, живут в душе и доставляют радость даже тогда, когда сам человек этого не осознает. Человеческая душа, как цветок, бессознательно поглощает лучи солнца и вечно тоскует по нему, по его свету; она увядает и коверкается, когда зло заслоняет этот свет. В этом стремлении каждой человеческой души к солнечному свету и зиждется наша бодрость, вера в лучшее будущее человечества, и поэтому никогда не должно быть безнадежности…»

С такими мыслями он вернулся в Москву, а затем выехал в Петроград на съезд партии. И уже оттуда написал племяннице, что застал в Дзержиново, как все произошло, о вещах, о дошедших до него последних распоряжениях брата. Стась поступил предусмотрительно. Времена сложные. Он, Феликс, тоже должен на всякий случай передать кому-то всю информацию:

«Я отвез Мечеку наиболее ценные и дорогие памяти вещи, фортепьяно в Рудню к Марине Слогавской. В таком пустом месте никто не хочет поселяться, ведь война и нас коснулась. Я должен сообщить тебе, что Альдона дала на сохранение Масю ценности, которые были закопаны. Служанка Эмилька указала мне место, я откопал их. Коробка истлела. У Слогавской мы переписали всё, что там было. Посылаю список тебе. У себя я ценности оставить не мог, положил их в несгораемую кассу у Михаила Винавери, предварительно опечатав. Его адрес: Москва, Фурманский переулок, д.18, кв.14. Выдать он может только Альдоне или, в случае несчастья с ней, её детям. Кроме того, у Стася кое-какие сбережения служащих Виленского банка. Стась оставил распоряжение, чтобы в случае его смерти выплатил в Вильне Альдоне, а также чтобы из этой суммы выплатил его слуге 300 руб. Адрес исполнителя: Петроград, ул. Офицерская, д. 3, Виленский земский банк, Тадеуш Буяницкий.

Я сообщаю об этом тебе, так как со мной может что-нибудь случиться и, может быть, я не увижусь с Альдоной… Мой адрес: г. Петроград, ул. Кавалергардская, д. 2, кв. 17, гражданину Ф. Дзержинскому».

Глава 7

Навстречу грядущему

А случиться действительно могло всякое. Отдан приказ о роспуске Центрального исполнительного комитета Советов Балтийского флота. На кораблях идут массовые аресты. Юнкера и казаки начали разоружение рабочих заводов и фабрик, особо арестовывая всех склонных к большевизму. Только в «Крестах» оказалось более сотни активистов большевистской «Военки» – редактор «Окопной правды» поручик Хаустов, прапорщики Сахаров и Ремнев, мичман Раскольников… На нарах партийцы – Троцкий, Каменев, Коллонтай, Луначарский, Рошаль, Ховрин, Уншлихт, Мехоношин, Антонов-Овсеенко, Дыбенко…

Мирный период развития революции кончился. 5 июля разгромлена редакция «Правды». Газета запрещена. Тут же было закрыто и десятитысячное издание польских социал-демократов «Трибуна». Сотрудники арестованы. Правительство отдало приказ о поиске и аресте Ленина.

Партия накануне своего съезда вынуждена вновь прибегнуть к нелегальной работе. Пароли, клички и конспиративные квартиры опять становились обыденной практикой. Какое-то время Владимиру Ильичу удавалось скрываться в городе. Но полиция его настойчиво искала. Было решено переправить вождя вместе с Зиновьевым за город, под Сестрорецк. Многие рабочие оружейного завода, главного тамошнего предприятия, состояли в партии или поддерживали большевиков. А один из них, Николай Емельянов, был членом Петроградского совета и знал Ленина ещё с 1906 года.

Анатолий Васильевич Луначарский.

1920-е гг.

[РГАСПИ]. Ф. 421. Оп. 1. Д. 460

Он придумал арендовать сенокосный участок и в лодке перевезти их туда. А соседям для отвода глаз объявил, что намерен купить корову и для заготовки сена нанял двух финнов, совершенно не говоривших по-русски. Этими «батраками» и были Ленин и Зиновьев. Маскарад был исполнен по полной программе – их нарядили в светло-русые чухонские парики, сельские одежды, снабдили инструментом для покоса и переправили в безлюдное место.

Ну а за работниками, как известно, присмотр нужен. Потому вместе с ними на сенокосе оставались сам Емельянов и его тринадцатилетний сын Николай. Ему вменялось в обязанности обеспечивать костер, ловить рыбу, готовить еду и следить, чтобы рядом не было посторонних. Другой сын, Кондратий, доставлял Ленину и Зиновьеву из города письма и газеты. Супруга Надежда привозила необходимые продукты. Бывали там и некоторые наиболее доверенные соратники, включая Дзержинского.

Когда впервые Феликс в назначенном месте дождался лодку с сыном Евдокимова и поплыл с ним на противоположный берег широкого сестрорецкого Разлива, он вполне смог оценить надежность этого убежища. Спустя полчаса нос лодки ткнулся в заросший осокой берег и по едва заметной тропинке они пошли в глубь смешанного березового и осинового леса.

– А дальше-то там что? – спросил он Кондратия.

– Только лес да болота вплоть до озера Глухого, – ответил мальчишка.

«Глухого – это хорошо. Да и болота шпики не очень любят…» – отметил себе опытный конспиратор.

Едва вышли на полянку с шалашом, издали напоминавшим стог сена, Дзержинский не смог сдержать улыбки. Причем не столько от вида Ленина, сидевшего на одном чурбане и что-то увлеченно писавшего на другом, более крупном.

Конечно, таким вождя он ещё не видел, но в жизни Ильича тоже ведь были и этапы, и ссылки в таёжную глушь. И выглядел там вождь тоже не как на трибуне съезда или в Швейцарии. А вот товарищу Зиновьеву, которого Дзержинский застал в отчаянной и неумелой попытке вернуть к жизни затухший костер, подобная обстановка была явно в новинку.

Григорий с радостью принял помощь умелого в этих делах Дзержинского, которому это было даже не в тягость, а в радость. Вскоре над ожившим костром обнадеживающе зафыркал носиком закопченный металлический чайник.

Владимир Ильич очень переживал, что не сможет руководить съездом непосредственно. Он уже подготовил проекты резолюций, просил размножить и раздать делегатам