Моя Америка - Шерман Адамс

внимания на разбросанные тела, не пытается определить, мертв человек или просто спит.

Я почувствовал запах кофе, тянувшийся из одной из миссий, и голод неодолимо, как магнит, повлек меня к длинной очереди ожидающих. Все в очереди пахли так, будто они неделями спали в одежде и не мылись. Старик, стоявший впереди меня, трясся от белой горячки, и от него исходил ужасный запах.

Другой мужчина, свежевымытый и выбритый, одетый в костюм, белую рубашку и галстук, стоял на ящике, читал гнусавые молитвы и пел, в то время как пожилая женщина раздавала кофе и булочки.

—      Придите к господу, дети мои, и я дам вам хлеба!

Это звучало так же, как стих из Библии, который мы должны были читать каждый День в Джорджии.

У меня все кипело внутри из-за бесчеловечного обращения с моими собратьями, и я закричал старому седому ворону:

—      Кончай гнусавить! И можешь засунуть свои чертовы булки в задницу богу!

Но проповедник продолжал, как будто ничего не произошло, и старуха все так же раздавала булки.

Я пошел дальше, пока не добрался до отеля на углу Сентрал-авеню и Пятой улицы. Здесь начинается маленький Гарлем Лос-Анджелеса.

Я бывал там раньше. К западу от Пятой улицы простиралось гетто, бурлящее под жарким калифорнийским солнцем, квартал за кварталом со сгорбившимися домами и неопрятными продуктовыми магазинами, принадлежавшими белым.

Сентрал-авеню упиралась еще в одно гетто, называвшееся Уоттс. Оно мне тоже было знакомо, так как здесь жили несколько парней с моей старой работы в прачечной. Уоттс производил впечатление счастливого гетто: негры смеялись и улыбались на солнце, иногда выпивали. Белая власть верила, что все эти переехавшие и» Луизианы и Техаса негры, получив работу в таких местах, как «Голливудский пеленочный сервис», были настолько благодарны, что никогда не начнут никакого скандала. Спокойствие удерживалось здесь довольно долго.

Двадцать лет спустя, будучи в Хельсинки, я увидал в газете несколько злых черных лиц. Мои финские товарищи перевели подпись: «Бутылки с горючей смесью взорвались этой ночью в Уоттсе, одном из черных гетто Лос-Анджелеса».

На хлопковых плантациях

Перед отелем на Сентрал авеню стояло множество грузовиков. Чернокожий мужчина с огромным пивным животом выкрикивал:

— Масса работы, масса работы! Хорошая оплата! Залезайте в машину!

Я спросил его, что это за работа и сколько за нее платят. Он вынул изо рта сигару, пощупал мои руки и плечи:

— Сильный негр, как ты, может заработать двадцать долларов в день на сборе хлопка в поле.

«Двадцать долларов в день, — думал я про себя. — Хватило бы, чтобы снова снять свою старую комнату н начать тренироваться, купить немного льда и загрузить холодильник вкусной жратвой». Терять действительно было нечего, я был так голоден, что мучительно ныло в желудке. Мне стало жаль, что пришлось отказаться от кофе и булочки в христианской миссии.

Взобравшись на прицеп одной из машин, я уселся на скамейку, сколоченную толстым негром. А он продолжал кричать о двадцатидолларовой работе. Прошло немного времени, и весь прицеп оказался набитым чернокожими, которые жались друг к другу, как на невольничьем судне в пути через Атлантику. Тогда я еще не знал, что этот красноречивый представитель черного предпринимательства получал доллар за голову, поставлявшуюся им белым плантаторам. Один за другим большие грузовики наполнялись человеческим грузом и покидали еще спящий город.

По дороге через белые пригороды я смог полюбоваться на буржуазные Соединенные Штаты сквозь дырку в брезенте, который толстый негр натянул над прицепом. Элегантные белые виллы, мотели с бассейнами и торговые центры размерами больше, чем маленькие европейские городки. Рестораны с двадцатью восемью сортами мороженого. Автокинотеатры на тысячи автомобилей. Огромные частные поместья с оградой из колючей проволоки и злыми собаками. Школы верховой езды, гольф-клубы и похожие на замки дома, более прекрасные, чем Букингемский дворец.

Машины со сборщиками хлопка длинным караваном тянулись друг за другом вверх на калифорнийские горы, затем спускались крутыми поворотами и проходили через туннели, пока не прибыли в долину с мягким волнистым рельефом, заполненную хлопковыми полями. Через дыры в брезенте ветер обжигал наши черные лица, глаза слезились.

Наконец машина остановилась. Мы были на месте. Толстый негр сделал несколько шагов, волоча ноги, отвернул брезент и сказал:

— О’кей, парни, дальше, не поедем. Здесь вы сможете заработать немного свежих калифорнийских денег.

Сомнительный белый тип с загорелым лицом подошел и поздравил нас с прибытием на плантацию:

— Привет всем! Я здесь босс, владею этой плантацией. Плачу по три пятьдесят за каждый мешок в пятьдесят килограммов, который вы соберете. Можете не спешить, никакой горячки. Вы заработаете столько, сколько сами захотите. Когда проголодаетесь, сдайте всего лишь один мешок, и сразу получите плату. Потом идите в автолавку, где сможете купить все, что вам нужно.

Вернулся толстый негр и сказал, что транспорт обратно в Лос-Анджелес стоит полтора доллара.

Около восьми часов утра каждый из нас получил по большому мешку примерно шести метров длиной и принялся за работу. Мы двигались по хлопковому полю, как стадо безмолвного скота, а солнце тем временем поднималось все выше и выше. На хлопковых полях Калифорнии не услышишь негритянских песен — ни спиричуэлс, ни блюзов. Стоит мертвая тишина, прерываемая лишь самолетом пограничной полиции, пустившейся в поиски мексиканцев, которые нелегально переходят границу США.

Мне было шестнадцать лет, я был крепок и силен и к тому же страшно голоден. Я мог отправить человека в нокдаун любой рукой, мог пробежать восемь километров и при этом не устать и не запыхаться. Поэтому несколько сотен килограммов хлопка казались сущим пустяком.

Теперь я знаю, почему мои африканские предки там, на хлопковых полях Джорджии, пели спиричуэлс и блюзы. Потому что сбор хлопка — ужасный, изнурительный труд. Хлопковые кусты высотой по грудь полны колючек, а сборщик должен просовывать руку между колючек и отрывать пушистые белые коробочки. Наиболее крупные из них растут у самой земли. Боссы всегда следят за тем, чтобы были собраны все коробочки снизу, потому что за них лучше всего платят.

Половину рабочего времени приходилось буквально ползать на коленях, нагибаться и царапаться об острые колючки. Собирать хлопок окапалось хуже, чем работать в «Голливудском пеленочном сервисе». На руках некоторых старых сборщиков хлопка было больше ран, чем у нас, работавших в прачечной. Вместо ряда белых сушильных машин были ряды белого хлопка. Как только заканчивался один ряд, нужно было продолжать в следующем.

На