Нежные страсти в российской истории. Любовные треугольники, романтические приключения, бурные романы, счастливые встречи и мрачные трагедии - Сергей Евгеньевич Глезеров

предметом их рассмотрения стал раздел долгов и детей. Поскольку судьи так и не смогли прийти ни к какому решению, решили призвать на помощь третейского судью. Императрица предложила кандидатуру князя Александра Голицына, принадлежавшего к лагерю противников Сиверса.

«На Якова Ефимовича нашло настоящее безумие: над всеми его чувствами и обязанностями — отца, мужа, верноподданного, государственного деятеля — возобладала одна страсть: любовь к детям. У него тоже была своя партия — Панин, Орловы, Чернышевы, люди не последние в Империи. Заручившись их поддержкой, он, не дожидаясь приговора судьи, решил по-своему разрубить этот узел», — отмечает Ирина Рожанковская.

Что же он сделал? Говоря сегодняшним языком — произвел насильственное похищение. Вместе с братьями жены, которые были на его стороне, ворвался в дом своей жены и силой забрал своих дочерей (старшую — 8 лет, младшую — 2,5 лет). Как свидетельствует семейное предание, когда об этом самоуправстве стало известно императрице, она повелела Сиверсу вернуть детей жене, а тот ответил, что хотя последняя капля его крови и принадлежит государыне, но он как отец волен в своих детях.

Екатерина II негодовала: «Вы разрушаете Ваше доброе имя, Вы разрушаете мое доброе мнение о Вас. Вы выказываете неуважение к моим советам… Мстительность до того овладела Вашей душой, что изгнала из нее последние следы благородства и великодушия; она ослепляет Вас до такой степени, что Вы на моих глазах совершаете насилие… Вы насильно взяли всех дочерей, не посоветовавшись ни со мною, ни с кем другим; между тем как дело было отдано на третейский суд с моего ведома и по моему желанию. Законы, к которым Вы теперь хотите обратиться, могут… отнять их у Вас по совести». Императрица имела ввиду остзейский обычай, согласно которого в случае развода дети мужского пола отдавались отцу, а женского — матери.

«Запрещаю Вам на будущее время прибегать к какому бы то ни было насилию здесь, в моей резиденции, и где бы то ни было, под страхом моего гнева, — продолжала царица. — Приказываю Вам в течение этой недели ехать в Вашу губернию, чтобы успокоить порывы ваших страстей, и избавляю Вас от всякого ответа на Ваше письмо».

Сиверс пытался оправдаться: «Не я покинул ее, а она отказалась следовать за мной в Тверь, куда призывали меня мои обязанности. Отсюда все несчастье… <…> Меня обвиняют в недостатке щедрости: прошу показать мне мужа, который бы для своей жены сделал более», — продолжал Яков Ефимович, имея в виду те огромные деньги, которые тратила его жена. И далее: «Мои благодеяния ее ослепили… Я буду требовать честного, приличного и полного развода в законных формах… Смею надеяться, что Ваше Императорское Величество не будет смотреть на это как на насилие; жена моя может выйти замуж за своего любезного и таким образом прекратить скандал, чем я был бы очень рад».

Впрочем, вся эта история привела к тому, что Екатерина II уже не испытывала такой симпатии к своему едва ли не лучшему государственному служащему, как прежде. В мае 1781 года он подал в отставку, в том же году состоялся его развод с супругой. Между тем Елизавета Карлова почти сразу же уехала вместе с князем Путятиным в Дрезден, где они оформили свои отношения.

Правда, перед этим произошло еще одно событие, которое дает дополнительный штрих к портрету Елизаветы Карловны. В ноябре 1780 года в Ревеле она родила дочь. О том, кто ее отец, остается догадываться. Им не был Яков Сиверс, но им не был и князь Николай Путятин. А вот тот факт, что заботу о новорожденной принял на себя служивший в Ревеле молодой князь Андрей Иванович Вяземский (отец поэта Петра Андреевича Вяземского), о чем-то говорит.

«Появление его в этом сюжете довольно неожиданно, и роль его загадочна, — отмечает Ирина Рожанковская. — То, что впоследствии князь удочерил девочку, и то, что он до конца жизни хранил в своем поместье большой портрет графини Сиверс, говорит о многом, но не дает полной ясности».

Что же касается дочери, рожденной в Ревеле, то ее назвали Екатериной и записали Колывановой — по старому названию города Ревеля. Вяземский отвез девочку в Москву, где передал ее в руки своей родни — Оболенских. Спустя многие годы она станет женой знаменитого русского историка Николая Михайловича Карамзина…

И, как говорится, вместо эпилога. Яков Ефимович Сиверс, лишившийся в результате своей семейной драмы всех должностей, десять лет прожил затворником в своем прибалтийском имении, занимаясь воспитанием дочерей. Изредка напоминал Екатерине II о себе, выступая в защиту лифляндских привилегий.

В 1792 году Якову Ефимовичу уже 61 год, императрица вспомнила о нем и отправила послом в Варшаву: в это время дело как раз шло к очередному разделу Речи Посполитой, в котором Сиверсу выпало сыграть определенную роль… При императоре Павле Петровича началось новое возвышение Сиверса. Он назначен главным попечителем Воспитательного дома, сенатором, а затем и управляющим всеми «водяными сообщениями» Российской империи. После смерти Павла он вернулся в имение, где жил до самой смерти, случившейся в июле 1808 года. Елизавета Карловна пережила его на десять лет.

Прелестная Додо и граф-разгуляй

Кто только не был тайно влюблен в красавицу Евдокию Ростопчину, которую близкие называли Додо… В юности она блистала на московских балах, а в минуты уединения писала стихи. Ей посвящали свои творения Огарев, Мей и Тютчев. «И снился мне ваш лик приветный, // И блеск, и живость черных глаз…», — писал Огарев. Лермонтов посвятил ей «Крест на скале», а среди мадригалов, написанных им для маскарада в Благородном собрании под новый, 1832 год, был «Додо». «Умеешь ты сердца тревожить, // Толпу очей остановить, // Улыбкой гордой уничтожить, // Улыбкой нежной оживить…»

Евдокия происходила из семьи действительного статского советника Петра Сушкова. Родилась в 1811 году, рано потеряла мать, жила в семье своего деда. Как говорилось впоследствии в одном из исторических журналов, Евдокия Сушкова вышла в свет, когда ей было семнадцать лет: «Прекрасная собой, живая, восприимчивая, она соединяла со всем очарованием светской девушки примечательное дарование. С необыкновенной легкостью, близкою дару импровизации, она небрежно, украдкой, выражала в плавных, приятных стихах впечатления свои, надежды и мечты юности, тревоги сердца».

В двадцать лет она опубликовала в журнале «Северные цветы» свое первое стихотворение. А в двадцать два, дабы освободиться от «домашнего гнета», обрести долгожданную свободу, приняла предложение руки и сердца от молодого и богатого графа Андрея Ростопчина. Кстати сказать, он был младше ее на два года, — по тем временам подобное соотношение