"Москва" над Берлином - Борис Николаевич Масленников

списанный с летной работы, с профессиональным интересом вникал в ровно текущий разговор, высказывая, как правило, толковое и объективное суждение по тому или иному вопросу, затронутому в разговоре. А говорилось, что летчики показали хорошую слетанность и умение надежно держаться в боевом порядке: после взлета, к третьему развороту эскадрилья уже собиралась в плотную девятку; при полете к цели и обратно, над самой целью строго соблюдались установленные дистанции и интервалы между самолетами и звеньями, и это, несмотря на то, что в районе цели приходилось много маневрировать; посадку, хотя на летном поле творилось настоящее столпотворение — боевую работу с аэродрома вели и многие другие полки — все выполнили нормально. И что штурманы неплохо сработали: цель была поражена точно в заданное время — секунда в секунду. Что в этом большая заслуга ведущего всей полковой группы майора Салова и его штурмана Жени Чуверова. Что наши истребители прикрытия над районом Кенигсберга и всего залива Фришес-Гафф недурственно поработали: ни один «мессер» или «фоккер» самолеты полка не потревожили. Что зенитный огонь над Розенбергом был очень силен, поэтому боевой путь эскадрилий — прицеливание, сбрасывание бомб, фотографирование их разрывов на прямолинейном участке полета — самолеты проходили в сплошном окружении разрывов зенитных снарядов и разноцветных трасс — следов от очередей зенитных пулеметов врага. И это понятно: ведь все, что могло стрелять и изрыгать смерть у противника — стреляло и изрыгало. Залпами вели огонь зенитные и даже противотанковые батареи, корабельная артиллерия, а она очень мощная на боевых судах. Со всех сторон района скопления вражеских войск строчили «эрликоны», тем более что наша высота полета — около трех тысяч метров — была в пределах эффективного действия этих малокалиберных зенитных немецких пушек. С нескрываемым удовлетворением говорилось о том, что шквал огня и смерти на боевом пути, длившемся четыре-пять минут, на этот раз не коснулся самолетов полка, наших потерь не было; что в этом опять- таки заслуга майора Салова, сумевшего, как уже не раз было, перехитрить противника. В начале боевого пути он вел группу со скоростью пятьсот-пятьсот десять километров в час, затем, за счет снижения на двести-триста метров и форсирования двигателей, резко увеличил скорость почти до шестисот километров в час — бомбардировочный прицел автоматически учитывал изменения высоты и скорости, — а после выполнения фотоконтроля, видя, что впереди идущая группа бомбардировщиков уходила от цели со снижением и разворотом налево, повел свою группу с набором высоты и с правым разворотом. И вышло: в первом случае трассы от зенитных пулеметов прошли сзади, а разрывы зенитных снарядов — сзади и выше наших самолетов; во втором — слева и ниже.　

Настроение у всех было превосходное. Еще бы: очередной поединок со смертью закончился не в ее пользу!

Миха брился, не прекращая разговора. У него в голове, как бы между прочим, мимолетно, не мешая общей канве разговора, возникали различные тривиальные и довольно-таки приятные мысли. И о том, что вылет прошел очень неплохо и навряд ли будет повторный вылет. И о том, что он правильно поступает, приводя себя в порядок, кстати, надо бы подшить чистый подворотничок — от ослепительного белого подворотничка на гимнастерке такого ладного офицера, каким является он, Миха, а это, он тоже знал, — признавало большинство его товарищей, зависит его импозантность, что ли, впечатление, производимое им на окружающих, в частности, на лучшую половину рода человеческого, к которому он всегда особенно благожелательно относится…　

Возможно, размышлял Миха, вечером удастся попасть в уже приведенный в божеский вид шяуляйский театр, где намечаются концерт и танцы. Война войной, но ведь и на войне иногда должны быть хотя бы маленькие радости и развлечения, которых он сегодня вполне заслужил…　

Его приятные мысли и весь разговор прервал телефонный звонок. Бабуров взял трубку:　

— Слушаю. Капитан Бабуров.　

Сразу же лицо его посерьезнело, весь он как-то подтянулся, многозначительно взглянул на Миху, на Щербину. Ответил коротко невидимому абоненту:　

— Есть.　

Положив телефонную трубку на место, с несколько показным спокойствием ответил на немой вопрос тревожно замерших Михи и Щербины:　

Калиниченко передал: командир полка приказал готовиться к повторному вылету, — повернувшись к Щербине, четко распорядился: — Летному составу готовиться к полету по тому же маршруту, по той же цели. Бомбовая нагрузка: в люки — по четыре ФАБ-250, наружная подвеска — две пятисотки. Готовность номер два, — он посмотрел на наручные часы, — через двадцать минут. Я со штурманом, — он повернулся к Михе, — в штаб полка.　

Внезапный, незапланированный вылет. Вылет по тревоге. Последнее время такие вылеты у нас практиковались редко — очевидно, к концу войны настолько слаженно работала система управления авиацией сверху донизу, что стало возможным четко планировать ее боевое применение, организовывать взаимодействие как родов авиации между собой, так и авиации с наземными войсками, добиваясь тем самым высокого эффекта боевых действий.　

Вылет по тревоге вызывается, как правило, неожиданным изменением обстановки в районе боевых действий, требующим незамедлительного воздействия авиации. И подготовка, и выполнение такого вылета производятся в сжатые сроки. Все должно выполняться быстро, по заранее отработанным вариантам, когда каждый человек — от рядового-моториста до командира, принимающего решение на такой вылет, четко представляют себе, что, как, когда и где он должен делать по тревоге, каждый должен знать «свой маневр».　

Поэтому действия каждого человека в полку по тревоге, совершенствуемые на систематических тренировках и в процессе проведения учебных тревог, доводились до автоматизма и строго контролировались по точности и времени. Результаты таких тренировок были неплохими. Например, на подвеску бомб на самолетные бомбодержатели в количестве от трех до одиннадцати и калибром от ста до тысячи килограмм экипажи затрачивали восемь — десять минут. В этой работе, ответственность за которую нес штурман, участвовал весь экипаж самолета — и технический, и летный.　

При объявлении тревоги каждый человек четко и без промедления обязан выполнять все подаваемые команды и распоряжения. Именно поэтому Щербина сразу ринулся организовывать подготовку эскадрильи к вылету. Миха, интуитивно понявший после произнесенного Бабуровым слова «есть», что предстоит боевая работа, не теряя времени, вытер полотенцем недобритую щеку, торопливо собрал со стола свое штурманское снаряжение, заправил в планшет видавшую виды полетную пятикилометровку с нанесенным на ней и сохранившимся в памяти маршрутом, занес необходимые для полета и известные ему по первому вылету навигационные данные в бортовой журнал. Увидев, что Бабуров почти облачился в зимнее летное обмундирование, Миха быстро надел свой, еще довоенного производства добротный меховой комбинезон, проверил, есть ли — на всякий случай — в его объемных карманах запасные патроны к «ТТ».　

…Через шесть-семь минут